У нас мурашки но спине — то ли от холода, то ли от страха. Хоть мы храбрые ребята, а очень беспо­коимся. Шутка сказать, четверо суток придется нам, не смыкая глаз, сторожить ведьму. Да мало ли что она может сделать?

Она уже дважды сбегала от бургиньонов. Первый раз ее сразу поймали, так во второй раз она взяла и улетела прямо с верхушки высокой башни. У ведьм это просто. Села верхом на помело, крикнула: «Аб­ракадабра!» — и улетела. Но у этой ведьмы то ли не оказалось под рукой помела, то ли она второпях пе­репутала заклинание, а только вылетела она из башни и тут же грохнулась в ров. Другой бы человек разбился насмерть, а ей хоть бы что.

Эти ведьмы живучие. Ее убили стрелой под Орле­аном, а она воскресла. Под Жарго ей сбросили на го­лову каменную глыбу. От другого бы мокрое пятно, а она целехонька.

Как же нам не беспокоиться? Такие большие деньги за нее заплачены, а вдруг мы ее не довезем?..

Вот и бухта Соммы, и морские волны омывают стены Кротуа. Мы переправляемся на другой берег, нам опускают подъемный мост, и мы въезжаем в во­рота крепости.

Теперь можно будет отдохнуть в караульной, обогреться, закусить и выпить.

Как бы не так!

Не успели мы спешиться, как опять стук копыт на мосту, и бургиньоны въезжают во двор.

Я смотрю, ищу глазами ведьму. Ведьмы нет! Сла­ва святому Георгию — она сбежала от них, и нам уже не придется возиться с ней.

Я говорю сержанту:

— А ведьмы-то нет!

Он тычет пальцем, указывает на молоденького парнишку, который смирно сидит на своей лошади в самой серёдке бургиньонского отряда. Сержант говорит:^:

— Есть ведьма. Вон она.

Я приглядываюсь повнимательней и замечаю, что действительно это не парнишка, а переодетая де­вушка. Смирная такая, с виду воды не замутит, а только в мужском платье. Это никакая честная де­вушка себе не позволит.

Так вот они какие, ведьмы,— в первый раз вижу. Я почему-то думал, что все они старые карги, нос сходится с подбородком, а на подбородке седая ще­тина. Но, видно, они тоже бывают разные.

Комендант крепости со своими солдатами снима­ют ведьму с седла. У нее связаны руки, и она сама не может слезть. Они уводят ее в башню, а мы с бургиньонами идем в караульную.

Они до того рады, что избавились от нее, прямо рожи расплылись от радости. Теперь уж она не их­няя забота. Пьют и гогочут, будь они прокляты. А нам не до веселья. Так бы и трахнул их кружкой по башке. Но мы сдерживаемся.

На другое утро они уезжают, а мы остаемся.

Ведьму надежно заперли в тюремной башне. Окно забрано крепкой решеткой — оттуда не сбе­жишь. И в трубу тоже не улетишь, потому что баш­ня не отапливается и нету трубы. Но она целый день торчит у окна. Если задрать голову повыше, видно белое пятно ее лица за решеткой. На что она смот­рит? В прилив море бьется о стены. В отлив кругом болото. Смотреть не на что.

Мы живем в Кротуа целую неделю. Эдмонд Гэк, наш сержант, все советуется с комендантом, каким путем безопасней везти ведьму в Руан. По дороге в деревнях жители какие-то полоумные, воображают, будто она святая. Как бы не узнали они, кого мы ве­зём, не вздумали напасть на нас, попытаться ее от­бить. А начнется потасовка, ей будет возможно ускакать — сгоряча и в суматохе не уследишь.

Надо весь путь обдумать: какой длины делать пе­реходы каждый день, чтобы ночью останавливаться, где есть крепкие тюрьмы. И вот они целую неделю все рассчитывают и раздумывают.

Наконец все решено. Ведьму сажают на коня. Руки у нее связаны, и она крепко прикручена к седлу. Для верности мы держим в руке конец веревки, об­вязанной вокруг ее пояса. Уже ей не вырваться.

Мы переправляемся через залив на большой пло­скодонке и на другом берегу въезжаем в Сэн-Валери. Быстро проезжаем через город от Нижних ворот до Верхних. Уже жители выскакивают из домов, но мы пришпориваем коней, мчимся как молния. За нашими спинами глухой гул толпы, нам вдогонку летят камни, но мы уже проскочили город. Перед нами бесконечные пустынные поля, и среди них чуть заметная тропа.

Мокрый снег хлещет нам в лицо, лошади сколь­зят по гололедице. По серому небу с жалобным кли­ком летят какие-то дикие птицы. Стаи ворон тяжело взлетают при нашем приближении.

В этот день мы проезжаем через шесть дереву­шек. Люди лениво смотрят на нас с порога своих хижин. Что, если ведьма крикнет им свое имя, от­кроется им? Мы тесней обступаем ее и подгоняем коней.

Проклятая дорога! За семь часов мы едва успева­ем проехать семь лье до города Э. А в окрестных ле­сах водятся банды арманьяков — всякие беглые под­мастерья, крестьяне, деревенские цирюльники. Что, если сейчас они окружат нас?

Поднимается густой туман, ничего впереди не видно.

Что за крик?

Нет, это кричат кулики.

Наконец мы вступаем в Э. На ночь мы запираем ведьму в Львиной яме — тюремной башне. Следующая ночь в подземелье замка Арк.

Еще день.

Мы едем старой римской дорогой — Дорогой фей. Ведьма, совсем замученная, сидит смирнёхонько, по­висла на своих веревках. Видать, закоченела до ко­стей в своем коротеньком красно-зеленом шелковом плаще. Ведь ее поймали в Компьене летом, в летней одежде. Плащ от снега совсем промок, хоть выжи­май, и липнет к телу. А ночами в сырых камнях тем­ниц тоже не пришлось ей отогреться.

Мне становится жалко ведьму. Но я сейчас же спохватываюсь. Жалеть ведьм — это большой грех.

Теперь уже недолго.

В самую ночь под рождество мы въезжаем в Руан.

Глава шестая

ГОВОРИТ ПЬЕР КОШОН

Я — Пьер Кошон, епископ Бовэ, канцлер короле­вы Англии, ректор Парижского университета.

И теперь, когда Жанна в руках англичан и на­дежно заключена в башне руанского замка, мне предстоит судить ее и, взвесив все показания, по справедливости постановить, от добра она или от зла.

Но что такое добро и что такое зло?

Есть истинные пророки, слышавшие голос бога, и лжепророки, слышавшие голос дьявола.

Как их различить?

Лишь по тому, что они нам вещают и каковы по­следствия их вестей, потому что сказано в священ­ном писании: «Не бывает дурных плодов от доброго древа».

Когда в Пуатье пытались установить истину, присутствовавший там ученый богослов, вершина познаний в подобных делах, епископ Жан Жерсон, постановил, что она девушка разумная и набожная. Повинуясь своим голосам, Жанна освободила Орле­ан и короновала дофина — это добро для арманьяков. Но для англичан это зло.

Чашки весов равны и не колеблются, но я бро­саю на них еще одну крупинку зла, того зла, которое она причинила мне.

Она взяла Бовэ, и я потерял свое епископство и доходы города Суассон. Она лишила меня доходов Компьена, находившегося под моей духовной вла­стью. Из-за нее потерял я деньги и власть. И это плохо. Это зло.

Чашка весов клонится, клонится. И без суда мо­гу я осудить Жанну по всей моей справедливости.

Но мое решение должно быть убедительно для всех людей и на все времена. Чтобы опозорило Жан­ну и ее короля в глазах всего света, и никто уже не смел поклоняться ей, и верить ей, и коронация стала бы кощунством и недействительна.

И, чтобы все это так и стало, я начинаю торже­ственный процесс осуждения и выбираю состав су­да. В него входят инквизитор и сорок епископов, аббатов и докторов церковного права.

Герцог Бедфорд, регент Франции, поручая мне ведение процесса, выразил сомнение, удастся ли мне доказать виновность Жанны. Я улыбнулся — у меня были свои основания отомстить ей — и я сказал:

— Не беспокойтесь. Это будет прекрасный про­цесс.

Благодарный, он вручил мне на расходы более ста тысяч золотом, и я расписался в их получении.

Он это знал, и я знаю, что этот процесс противо­законен. Жанна взята в плен в бою и с оружием в руках. По закону надлежит отпустить ее за выкуп или держать в плену бесконечно. Но нельзя судить и нельзя присуждать к казни.