— Верно. Протеже был, прямо скажем, не лучше Дени, но зато принес мне в клювике три миллиона! Ну, пусть даже не в клювике, но — какая разница!

Комиссар помрачнел.

— Три миллиона только за то, что занимаете в фильме чьего-то знакомого? Надо же, как ему приспичило сниматься!

Продюсер ухмыльнулся.

— Не скажу вам его имени, комиссар: дело прошлое, тому уже четыре года, да и никакого отношения к вашему расследованию не имеет. Но, может быть, вам будет понятнее, если я объясню, что этот спонсор и его протеже составляли, ну, такую семейную пару, каких сейчас множество в этом сборище под кличкой «Весь Париж».

— Профессия спонсора?

— Промышленник.

Комиссар тщательно выбил трубку о ствол дерева, засунул ее в карман, вытащил из другого кармана кисет и новую трубку и принялся набивать ее табаком.

— Красавчик Шарль был замешан в этом деле прямо или косвенно?

— Прямо. Я тогда искал пять миллионов, нужных для участия в итальянской картине. Вот он и нашел для меня три, а остальное добавил мой банк.

Тьебо чиркнул спичкой о коробок и поднес огонек к трубке.

— Если верить Роберу Дени, у Вале при этом не было иной цели, чем изничтожить его.

Шальван покачал головой.

— Нет, ну, нельзя же быть подобным кретином! Если не ошибаюсь, контракт, который я подписал с актером, заменившим этого беднягу Дени, был на сумму около ста тысяч. Робер Дени, которому у меня не было ни малейших оснований делать подарки, должен был получить восемьдесят тысяч плюс, естественно, возмещение его расходов. Следовательно, Шарлю, в соответствии с их соглашением, досталось бы всего тридцать две тысячи франков, пресловутые сорок процентов. По-вашему, это неплохо — особенно для человека, которому всегда нужны деньги? Допустим. Однако, когда вы узнаете, что я уплатил Вале три запятая пять десятых процента от трех миллионов, им добытых, за его помощь, — и, подчеркиваю, это не была филантропия, потому как без него мне их было не достать! — вы не сможете со мной не согласиться: Шарль был гораздо больше заинтересован в том, чтобы раздобыть мне деньги, чем в том, чтобы его подопечный стоял в кадре рядом с Мастрояни!

— Сколько же вы ему отвалили чистыми? — спросил Тьебо, ничуть не расположенный к вычислениям.

— Десять с половиной кирпичиков… Ну, сто пять тысяч франков, если вам так больше нравится. А если б этот дурень Робер снимался в фильме, Шарлю досталось бы всего тридцать две тысячи! — Они стояли лицом к лицу у изгороди. Продюсер вздохнул. — Простите, господин комиссар, что пришлось поправить ваш сценарий, но Шарль заменил Робера Дени вовсе не потому, что хотел его утопить, а для того, чтобы оказать мне услугу и, как положено, получить дивиденды. Не стану утверждать, что, если бы этот идиот не стал упираться из-за своих процентов, Шарль не нашел бы мне деньги у другого финансиста — такого, которому не нужно было бы пристраивать своего дружка-актера. Но зная Шарля так, как я его знал, берусь утверждать с полной ответственностью, что он все аккуратнейшим образом подсчитал, прежде чем снимать с дистанции свою лошадку…

Они молча повернули обратно к мельнице. В метре-двух впереди прыгала по дорожке какая-то не слишком пугливая малиновка. Время от времени она останавливалась, словно поджидая, пока они ее нагонят, затем снова пускалась в путь.

Шальван подчеркнуто внимательно посмотрел на часы и ускорил шаг.

— Мы присоединимся к группе через несколько минут, — сказал Тьебо. — Да перестаньте волноваться — доверяйте вашему режиссеру! В конце концов, ваши заботы кончаются с того момента, как он произносит «Мотор!» — так?

— По-вашему-то, конечно, так! Только вы забыли, что на кон поставлены не чьи-то, а мои деньги, и что вся моя жизнь — вечный страх перед перерасходом. Понимаете?

— Пытаюсь.

— Послушайте, но я действительно не знаю, что еще могу вам сообщить!

Комиссар поднял голову. На галерее остался только один боксер, но он так же бдительно следил за двумя мужчинами, вышагивающими по его территории.

— До сих пор мы говорили исключительно об аспектах, связанных с жертвой. Думаю, пора заняться убийцей.

Шальван вздрогнул.

— Но вы же все-таки не можете настаивать на том, что он непременно должен находиться среди нас!

— Где-то же он должен находиться… Почему бы скорее не здесь, чем в Париже?

Продюсер несколько секунд молча рассматривал комиссара. Потом начал с едкой иронией:

— Уж извините, случилось так, что именно в Париже, а не здесь, находится человек, который публично угрожал смертью Шарлю Вале. Человек, одержимый завистью, не переносящий успеха других! — Его голос окреп. — Как, наверное, тяжело, господин комиссар, в один прекрасный день обнаружить, что ты, мнящий себя гением, на самом деле обыкновенный неудачник!

— Значит, вы официально обвиняете Робера Дени в убийстве Шарля Вале?

Шальван смутился, удивленный сухостью тона полицейского.

— Обвиняю… Нет, обвинять это слишком уж сильно сказано. Надо иметь доказательства. А потом, после всего… Я бы…

Тьебо покачал головой.

— Вы бы не могли тогда, в тот вечер, оказаться на месте Робера Дени, правда?

— Очевидно.

— Кстати, — сказал комиссар, открывая дверь в сводчатый зал, — хочу попросить вас еще поднапрячь свою память и…

— Я вам уже говорил, господин комиссар, что я — в вашем распоряжении.

— Спасибо. В таком случае попытайтесь все-таки вспомнить, как приходили и уходили ваши гости между 21 и 22 часами.

Шальван тяжело вздохнул.

— Да это же невозможно! — принялся снова уверять он. — Ну, поймите же…

Тьебо, сопровождаемый продюсером, пересек зал, направляясь к вестибюлю.

— Жаль! — ответил он, наконец, Шальвану. — Это помогло бы нам выиграть время. Ну, что, поторопимся?

В конце прямой кедровой аллеи возвышалась больница Святого Иакова. За ней виднелись улицы Крессоньер и Гаронна.

Слева от медицинского центра был выстроен городской кемпинг. Тьебо усмотрел в этом соседстве поразительную заботу городских властей о туристах.

Кемпинг кемпингом, но нельзя было не признать просто-таки классическим здание самой больницы. Бывшая мануфактура. XVII век. Величественное сооружение за серыми решетками, чуть-чуть печальное на вид несмотря на украшающие его фасад крест, круглый витраж и часы. Не говоря уж о статуе — нет, не Святого Иакова, как можно было бы ожидать, а какой-то другой святой… Может быть, впрочем, и самой Богоматери…

Наводить справки ему не пришлось: «цирк» Шальвана оказался виден издалека. Он раскинулся справа — между собственно больницей и светло-коричневым строением, застекленная половина второго этажа которого позволяла видеть хлопочущих врачей и сестер. Вся эта часть здания была поднята на столбы. У входа в это свайно-модерновое сооружение можно было прочесть: «Центр гемодиализа».

«Цирком» комиссар окрестил съемочную площадку. Она располагалась там, где на светящейся доске было написано синими буквами: «Отделение „Скорой помощи“ — Отделение интенсивной терапии».

Камера на рельсах, микрофон на «журавле», Ламблен, вооруженный мегафоном, в самом разгаре деятельности… Вокруг всего этого — машины. Белые — «Скорой помощи» и «альфа», которую Тьебо уже видел на мельнице.

Гримеры устраивали художественный беспорядок на голове кинозвезды Мишель Ванье, одетой в защитного цвета вельветовые брюки и толстую шерстяную куртку.

— По идее, у них вот что происходит, — зачастил Пупсик. — Пожарники из Валанс-д'Ажен обнаруживают мужа мертвым на мельнице. Их автомобиль мчится в Ажен и на полпути встречает «скорую». Тут же, естественно, жена и невестка в спортивной машине. И — в связи с тем, что уже произошло раньше, — появляется комиссар… Тогда…

— Ну и ну, господин Довернь, как же много вам удалось узнать! А чем кончается их детектив?

— Этого я пока не выяснил, патрон. Они не хотят мне говорить, чем кончается. Но зато я кое-что из совсем другой оперы услышал от электриков!