— Напоминать ни к чему, я эту черту отметил. Вы встречались регулярно?

В глазах Сандры заплясали огоньки.

— Я же не автобусная линия, господин комиссар! Пусть уж заботится о регулярности компания, ведающая городским транспортом. Мы с Шарлем часто звонили друг другу и, в зависимости от настроения и занятости каждого из нас, договаривались, встречаемся или нет. Иногда виделись два дня подряд, иногда проводили вместе три уикенда, а то и совсем не виделись пару недель.

Тьебо проследил взглядом за почти идеальным колечком дыма, медленно поднимающимся к потолку.

— Вы так настойчиво говорите о своем эгоизме… Позвольте узнать: сочетался ваш эгоизм в отношении к Шарлю Вале со стремлением иметь на него, так сказать, монополию, или нет?

Она посмотрела полицейскому прямо в глаза.

— Я ведь сказала вам, что очень его любила. В таких случаях «монополия», как вы выразились, ничего не значит. Напротив, по-моему, на первом месте должна стоять забота о том, чтобы другой не выглядел смешным. Мне было бы весьма неприятно узнать, что Шарль открыто показывается с другой женщиной, понимаете? Можно ведь, господин комиссар, делать все хотя бы с минимумом элегантности…

— А верность вообще была ему свойственна?

— Меня это никогда не волновало. Тот факт, что Шарль бывал у меня, не означал ни для него, ни для меня самой никакого ограничения нашей свободы.

Почему она считает необходимым пользоваться такими оборотами речи? Зачем ей понадобилась юридическая лексика вместо нормального языка влюбленной женщины?

— Могу ли я сделать из этого вывод, что вы не ревновали бы, если бы одновременно с вами Шарль Вале имел и другую любовницу, при условии, что не стал бы с ней показываться на людях?

Она легко вздохнула и откинула за ухо щекотавшую ее прядь.

— Ревнуют того, кого любят. А я вам третий раз повторяю: я его очень любила. Есть же разница! Во всяком случае, для меня есть.

— Хорошо, тогда последний вопрос. Где вы были вчера вечером, между 21.30 и 22 часами? Как вы понимаете, это обязательный для следствия вопрос.

— Спасибо, что уточнили. Была дома.

— Одна?

— Да. Одна поужинала и провела одна весь вечер. Если бы только могла предположить, что понадобится алиби, то — будьте уверены! — непременно кого-нибудь пригласила бы.

— Может быть, в это время кто-то звонил вам по телефону, или вы кому-то звонили?

— Тоже нет. Поставила Моцарта и до полуночи читала под музыку.

Она прошлась по инкрустированной столешнице, как по фортепиано, кончиками своих длинных пальцев.

Тьебо поднялся и спрятал кисет.

— Спасибо. Сегодня на этом остановимся. Не покидайте Парижа, не поставив меня в известность.

— У меня нет ни малейшей необходимости его покидать.

Сандра проводила комиссара до двери с маленькими желтыми стеклышками. Кудлатый рыжик оживленно беседовал с двумя пожилыми благовоспитанными англичанками в норковых шубках.

Тьебо подошел к служебной машине, стоявшей на набережной.

— Куда поедем, патрон? — поинтересовался Жюль.

— В контору! — буркнул комиссар.

— Все идет, как надо, патрон? — спросил Жюль, трогаясь с места.

— Нет!

Дальше Жюль не стал допытываться: и так видно, хреновые у шефа дела… А комиссар то и дело вздыхал, раздраженный и разочарованный разговором с Сандрой. Он упустил свидетельницу и теперь тщетно доискивался причины своей промашки.

Что означает поведение галерейщицы? Можно ли считать такое поведение системой самозащиты? Выбрала ли она такую линию заранее? А может быть, и правда, просто старается избежать постороннего вторжения в подробности ее отношений с Шарлем Вале?

Говорит, очень любила… А не было ли между ними еще каких-то отношений? Допустим, что были. Тогда — какие?

Жюль прислушивался к ворчанию Тьебо, но остерегался вмешиваться.

Сказал ли Красавчик Сандре о том, что собирается на вечеринку к Шальвану?

Комиссар попытался проиграть снова свой разговор с продюсером. Из всего, что тот сказал, нельзя было сделать никаких твердых выводов. Ни о том, что убийца не мог находиться среди гостей Шальвана, ни о том, что именно среди них-то и следует его искать.

Сиденье казалось ему неудобным, он никак не мог умоститься и ерзал по нему, ворча и вздыхая. Но в конце концов придумал себе утешение: сам он, конечно, сел в калошу, но вполне возможно, его лучшая бригада, с утра рыскавшая по всему городу, преуспеет в том, в чем оскандалился шеф.

А Сандра Левассёр?

Тут, решил он, надо все хорошенько продумать, прежде чем снова подступаться к ней…

Как было заведено, они поджидали комиссара, чтобы доложить о том, что сделано за день, и получить задание на завтра. В этот час здание уголовной полиции на набережной Орфевр пустело, в каждом отделе оставались только дежурные.

Тьебо сел за свой рабочий стол и осмотрел расположившихся перед ним полукругом сотрудников.

— Надеюсь, у вас все в порядке, — серьезно произнес он. — Начнем с Ламбера. Прошу, старина.

Ламбер достал свой неизменный черный блокнот, снял резинку, скреплявшую его рассыпающиеся листки, и перебрал их указательным пальцем.

Пухленький, круглый, с излучающей радость физиономией, а в работе — сущий зверь! Каждое новое дело означает для него подготовку длинного доклада, битком набитого фактами, цифрами и датами.

— Вале Шарль-Антуан. Родился в Париже 14 мая 1933 года. Холост. Пресс-атташе, специализировавшийся на кинематографе. Жил в доме № 40 по бульвару Экзельманс. Судимостей не было. Образование филологическое. Начинал с журналистики. Особых успехов не случалось, но он использовал первые же контакты, чтобы завязать полезные знакомства…

— Поехали дальше, старина. Я прочту об этом в вашем рапорте.

Раздосадованный Ламбер вздохнул, а Балафрэ,[1] Жанна и Довернь еле удержались от улыбки.

— Сколько лет пропустить, патрон?

— Двадцать!

Ламбер снова тяжело вздохнул и перелистал десяток страниц, исписанных убористым почерком.

— К 76-му году он уже пару лет работал пресс-атташе «Ривьера-продюксьон»! — Он печально-вопросительно поднял на Тьебо глаза и попробовал все-таки вернуться к прежней теме: — Надо сказать, что в журналистике Вале ориентировался на общественные отношения, он работал в агентстве и…

— Хм!

Поймав взгляд комиссара, Ламбер запнулся и закончил скороговоркой:

— … на три года ездил в Голливуд изучать методы «подачи» фильмов.

— Любопытно…

На этот раз Ламбер вздохнул с облегчением.

— Мне продолжать?

— Начиная с 76-го — конечно.

— Это важный для него год. Ему все удается. Его наперебой зазывают и на Каннский фестиваль, и на другие тоже. Он зарабатывает громадные деньги. И сразу же их тратит. Своими успехами наживает довольно много недоброжелателей и даже нескольких врагов. Я сказал бы — ненавистников. Коллеги говорят, что Вале никого не щадил и не колеблясь обращал в очень хорошие деньги любую услугу, которую ему случалось оказать кому-то.

— Речь идет об услугах, не входивших в его прямые обязанности?

— Да, патрон.

— Какого же рода?

— Кого-то кому-то порекомендовать, познакомить сценариста с продюсером или начинающую актрису с режиссером, и так далее.

— Ему за это платили?

— Тем или иным манером, но в накладе он никогда не оставался.

— А если… если клиент отказывался платить?

— Вале безжалостно топил его. Если, например, это был актер, его разносили критики или же ему внезапно отказывали в роли, хотя уже была договоренность по всей форме.

— В общем, он был всемогущ этот господин Вале?

— Похоже на то, патрон. У него были огромные связи и, кажется, он ни в чем не получал отказа.

— Понятно… Вы говорили о «ненавистниках». По слухам, или есть точные факты?

— Мне приводили в пример историю с Робером Дени, отличным исполнителем вторых ролей. Вале якобы несколько раз мешал его карьере. Полгода назад во время одного коктейля, Дени набросился на Вале. Их с трудом растащили. Как мне говорили, актер угрожал Вале и поклялся спустить с него шкуру.