Давно уже была пора корвету «Pellegrino» поставить паруса и отправиться в плавание, но проходил день за днём, а командир корвета не думал вовсе готовиться к уходу с неаполитанского рейда. Экипаж корвета не мог надивиться такой странной медленности своего начальника, который был известен как деятельный и отважный моряк, предпочитавший всегда зыбь моря неподвижности суши. Все замечали, что молодой командир вдруг изменился, что он стал теперь совсем не таким, каким был прежде. Бывало, он нетерпеливо ожидал той минуты, когда подует попутный ветер и быстро, на всех парусах, помчит в море его ходкое судно. Теперь уже несколько раз поднимался самый благоприятный ветер, а между тем командир корвета, скрестив на груди руки, стоял неподвижно на палубе и задумчиво смотрел в беспредельную даль моря, как будто не решаясь расстаться с приманившим его берегом. Напрасно шкипер заговаривал с ним об удобствах плавания при наступившей погоде и даже почтительно докладывал о необходимости прекратить поскорее такую продолжительную стоянку, напоминая, что корвет «Pellegrino» послан по повелению великого магистра не для того, чтобы стоять где-нибудь праздно на якоре, а для того, чтобы безостановочно крейсировать в открытом море. С рассеянным видом слушал командир и доклады, и рассуждения своего подчинённого, да и вообще не обращал никакого внимания на говор моряков-сослуживцев, роптавших на бездеятельность и на бесполезную трату времени. Не отвечая ни полслова на делаемые ему представления, он приказывал подавать себе шлюпку и съезжал на берег. Нашлись, однако, любопытные из числа лиц, составлявших экипаж корвета. Они постарались высмотреть, куда отправляется их начальник по приезде на беpeг. Оказалось, что каждый раз он не ходил никуда, кроме палаццо, в котором жил русский посланник граф Скавронский. Заговорили об этом на корвете, но так как около той поры Россия старалась приобрести для своих военных кораблей постоянную стоянку на Средиземном море и так как петербургский кабинет вёл перед этим переговоры с мадридским кабинетом об уступке с означенной целью России острова Минорки, то частые посещения русского посланника командиром мальтийского корвета объясняли или каким-либо участием в этих переговорах, или особым, данным от великого магистра поручением относительно этого дела и находили вероятным, что русские намерены выговорить право стоянки для своих военных судов в одной из гаваней острова Мальты.

Действительно, молодой командир корвета Джулио Литта во время своих ежедневных побывок в Неаполе не показывался нигде, кроме как у Скавронских, но он ходил туда не для каких-нибудь дипломатических переговоров, но совсем по другому делу. Красавица Скавронская влекла его к себе и заставляла моряка-рыцаря забывать любимую им стихию. Познакомившись со Скавронским как с официальным лицом, и представленный его жене, Литта был очарован её «ангельскою красотою». Под этим впечатлением он забыл о своих священных рыцарских обетах: о службе державному ордену, о крейсерстве для преследования пиратов; забыл и о корвете, бывшем под его начальством. Он не заботился и не думал теперь ни о чём, найдя в доме Скавронского такую пристань, которую ему никогда и ни за что не хотелось бы покинуть.

Граф Джулио-Райнеро Литта, которому в это время было лет двадцать восемь, мог считаться красавцем в полном значении этого слова. Он был очень высокого роста, стройность стана соединялась у него с величавостью осанки. Деятельность моряка, приучившая его к трудам и опасностям, закалила его цветущее здоровье. Тонкие и правильные черты итальянского типа носили отпечаток мужества; большие чёрные, то блестящие, то задумчивые глаза и приятная улыбка придавали этому молодому человеку чрезвычайную привлекательность, и, по всей вероятности, самый разборчивый художник не отказался бы взять его за образец красоты. Военный наряд мальтийского рыцаря или кавалера ещё более оттенял его замечательную наружность. Литта носил красный кафтан французского покроя, с белым мальтийским крестом на груди, повешенным на широкой чёрной ленте. Белое батистовое жабо с тонкими кружевами и лёгкая пудра на голове резко выделяли прекрасные черты его свежего загорелого лица. Литта чрезвычайно полюбился Скавронскому и после непродолжительного знакомства сделался постоянным гостем в его доме, а вместе с тем и самым приятным собеседником его жены, которая увидела в молодом командире такую привлекательную личность, какую ей не приводилось встречать прежде.

Беседы моряка с посланницею не отличались, впрочем, ни живостью, ни игривостью. Скавронская не имела той бойкости и находчивости, которые придавали особый оттенок разговору модных дам прошлого столетия, кокетничавших с мужчинами. Литта хотя и был человек умный и тонкий, но вёл себя слишком сдержанно, не пускаясь в любезности. Молодой моряк рассказывал графине о далёких странствованиях, и она любила подолгу слушать эти рассказы, и ни один самый чуткий и самый зоркий наблюдатель не уловил бы в их беседе никакого намёка на их сердечное, взаимное друг к другу влечение. Скавронская, освоившись мало-помалу с обычным посетителем, не стеснялась уже его присутствием в своей привычке – лежать на канапе, прикрывшись собольей шубкою. Часто, залюбовавшись ею, молча сидел около неё моряк-рыцарь, не спуская с неё глаз, а она ласково, без кокетства посматривала на него. Такая близость знакомства между Скавронской и Литтой согласовалась вполне с нравами тогдашнего высшего итальянского общества, среди которого каждая дама необходимо должна была иметь ухаживавшего за ней мужчину, так называвшегося «cicisbeo» или «cavaliere servente».

День за день откладывал командир корвета свой уход из Неаполя, посылая на Мальту донесения, которые по их запутанности и неопределённости ставили тамошние власти в тупик относительно причин промедления корвета «Pellegrino» на неаполитанском рейде. Крепко не хотелось Литте отплыть оттуда. Наконец он увидел, что оставаться там долее не было никакой возможности. Поэтому, отдав экипажу приказание приготовиться на завтра в плавание, он отправился провести последний вечер к обворожившей его красавице. Литта застал её покоившеюся, по обыкновению, на канапе.

– Я пришёл проститься с вами, синьора, – сказал он опечаленным голосом. – Завтра рано утром мой корвет уходит в море…

– Куда же вы направляетесь? – встрепенувшись, спросила Скавронская.

– К берегу Африки, я и то уже слишком долго зажился в Неаполе… Мне давно следовало бы уйти отсюда, – грустно проговорил моряк.

– И напрасно не сделали этого, если вам было нужно, проскучали здесь, а между тем вами будут недовольны на Мальте, – наставительно сказала Скавронская, стараясь придать своему голосу выражение равнодушия.

Литта тяжело вздохнул.

– Отчего вы так вздыхаете? – скорее с добродушной насмешкой, нежели с участием спросила молодая женщина. – Если вам было так хорошо здесь, то вы можете опять прийти сюда и даже поселиться здесь навсегда.

Литта не отвечал ничего и задумчиво смотрел на свою собеседницу.

– Скажите мне, отчего вы не женитесь?.. – торопливо спросила она Литту.

– Как рыцарь мальтийского ордена я дал обет безбрачия, – не без некоторой торжественности проговорил Литта.

– Значит, вы – монах?.. – весело рассмеявшись, перебила Скавронская.

– Почти что монах… – прошептал Литта.

– Отчего же вам вздумалось так стеснить вашу жизнь и ваши сердечные чувства? Разве вы не можете полюбить какую-нибудь девушку и пожелать, чтобы она была вашей женой? В силах ли вы поручиться, что с вами никогда не случится этого?..

– Прежде чем я дал мой рыцарский обет, – заговорил Литта, – я долго думал и размышлял и решился вступить в орден только после того, когда убедился, что женщины…

– Что женщины?.. – с живостью возразила Скавронская, приподнимаясь на локоть, и при этом движении шубка, скользнув с её плеча, упала на ковёр. Литта бросился поднимать шубку, чтобы накинуть её на синьору. В это время в длинной анфиладе комнат послышались рулады, напеваемые слабым, прерывающимся голосом.