Мастером сцены, в совершенстве владевшим пластикой, жестом, движением, интонацией считал Шаляпин Ивана Платоновича Киселевского (1839–1898). «Этот знаменитый актер гремел в конце прошлого века в ролях „благородных отцов“ — вообще джентльменов. Я видел его на сцене в Казани, когда был еще мальчиком». Киселевский славился элегантностью, аристократическими манерами, с успехом играл Скалозуба, Кречинского, великолепно исполнял характерные роли. Режиссер П. И. Мельников считал, что от Киселевского Шаляпин «схватил благородную читку». Незадолго до смерти актера в 1897 году Шаляпин встретился с ним в Нижнем Новгороде — случайно оказались в одной гостинице — и с благодарностью рассказал ему о своих отроческих впечатлениях.

…Театр поразил Федора в самую душу! «Занавес опускался, а я все стоял, очарованный сном наяву, сном, которого никогда не видел, но всегда ждал его, жду и по сей день. Люди кричали, толкали меня, уходили и снова возвращались, а я стоял. И когда спектакль кончился, стали гасить огонь, мне стало грустно. Не верилось, что жизнь прекратилась».

Новым удивительным откровением стали для Федора оперные спектакли. Артисты не только красочно воссоздавали богатую невероятными приключениями жизнь своих героев: объяснялись в любви, страдали, жаждали отмщения, торжествовали победу, трагически погибали, но еще и пели под музыку большого оркестра! Федору стало «тесно» на галерке, его душа рвалась из зала на сцену, он хотел сам стать участником захватывающего волшебного действа. И это, казалось бы, невыполнимое желание вдруг стало возможным: для массовых сцен театру срочно понадобились статисты. Высокого нескладного парня с горящими глазами обрядили в темный костюм, вымазали лицо жженой пробкой и даже обещали за работу пятак. По команде ведущего спектакль актера массовка выбегала на сцену, кричала «ура!» в честь Васко да Гамы, и едва ли не искреннее и восторженнее других радовался прибытию португальского мореплавателя Федор Шаляпин. Это была опера Дж. Мейербера «Африканка».

Тогда же Федор впервые услышал «Фауста» Ш. Гуно. Звезды оперной труппы — бас С. К. Ильяшевич (1854–1899) — Мефистофель и тенор Ю. Ф. Закржевский (1852–1915) — Фауст поражали публику артистизмом, одухотворенностью, «горячностью и нервностью в пении, уменьем быть разнообразным в каждой роли, мастерством в создании типов». Закржевский — превосходный Элеазар в опере Ф. Галеви «Жидовка», Рауль в «Гугенотах» Дж. Мейербера. Федор совершенно пленен певцом, стоя за кулисами в ожидании массовых сцен, он, не отрываясь, следил за каждым движением артиста.

Когда в 1912 году Шаляпин приедет в Казань собирать материалы для автобиографии, он увидится с Закржевским, к тому времени сильно постаревшим и почти забытым. На нищенскую жизнь свою он зарабатывал случайными уроками. «Я имел грустную честь помочь ему немножко и видел на его глазах слезы обиды и благодарности, слезы гнева и бессилия. Это была тяжелая встреча. Пропал голос, и нет человека, он всеми забыт, заброшен…» Встреча потрясла Шаляпина. С той поры риск потерять голос преследовал и пугал его. В памяти возникал забытый публикой кумир — Закржевский.

Несмотря на свои театральные увлечения, Федор в 1885 году с похвальным листом окончил училище, и отец определил его писцом в ссудную кассу. Видимо, это было непросто и предполагался серьезный срок, в течение которого работа не оплачивалась. С. В. Гольцман обнаружил в архиве Казанской управы следующий документ, написанный аккуратным детским почерком:

На службу Федор приходил с отцом, хорошо зарекомендовал себя, но только спустя полгода в земском журнале появилась запись: «…определить для постоянных занятий в канцелярии в помощь двум писцам, сил которых недостаточно, мальчика Шаляпина, занимавшегося уже в управе бесплатно с 20 июня, определив ему жалованье по десять рублей в месяц».

Но большой радости это вознаграждение Федору не доставило. Он ждал новых театральных впечатлений, и спектакли приехавшей в Самару опереточной труппы настолько захватили его, что отец отправил сына подальше от «искушений» в город Арск — учиться столярному и переплетному ремеслу. Однажды Федор решил пешком уйти домой, но его догнали и жестоко наказали. Только из-за болезни матери отец разрешил Федору вернуться в Казань. Его снова посадили за стол земской управы, однако о театре Федор не забывал — душа его стремилась на сцену!

…В 1887 году в Панаевском саду шли непритязательные спектакли для казанской детворы. Старый актер Владимиров (настоящее имя Я. Г. Чистяков) подобрал для Федора роль жандарма Роже во французской мелодраме «Бродяги». В зеленом мундире с красными эполетами, клеенчатых ботфортах, лосинах и треуголке Федор вышел к публике, внезапно оцепенел и молча стоял до тех пор, пока не дали занавес. Разъяренный антрепренер пинками выгнал незадачливого дебютанта из сада…

— Отец и то все говорит, что ты ничего не делаешь, — сетовала мать. — Я тебя, конечно, прикрываю, а ведь правда, что бездельник ты!

И действительно, ни сапожника, ни токаря из Федора не вышло. А все театр виноват!

В 1888 году отца уволили со службы: ухудшилось зрение, он стал часто делать ошибки в документах, ссорился с начальством, пил. Федор становится кормильцем семьи, но конторское дело отвращало его, и летом он поступает статистом в труппу В. Б. Серебрякова с жалованьем 15 рублей в месяц. Это была первая «штатная» должность Федора в театре. Тогда же ему удалось спеть первое соло — маленькую партию Зарецкого в «Евгении Онегине», сбор от спектакля шел, однако, в пользу нуждающихся студентов Казанского университета.

Успеть и в управу, и в театр сложно. Федор часто манкировал службой, ссылаясь на головную боль; окончилось это печально: из управы его уволили. Не удержался он и в судебной палате. Как-то взяв работу на дом, он по дороге засмотрелся на книжки в лавке букиниста и с ужасом заметил, что потерял сверток с документами. Федор с позором изгнан со службы. Другой работы не предвиделось. Тогда-то в семье и возникла мысль уехать из Казани куда-нибудь на юг, где жизнь, как казалось, теплее и благополучнее. Так Шаляпины оказались на верхней палубе парохода товаро-пассажирской линии А. А. Зевеке и поплыли вниз по матушке-Волге — в Астрахань…

В этом неторопливом путешествии, длившемся несколько летних теплых дней, Федор увидел Волгу во всей ее удивительной природной красоте и величии. Он даже не спал по ночам, боясь пропустить то, «что необходимо видеть».

Астрахань встретила Шаляпиных нуждой и голодом. Поселились в грязной тесной хибарке. Мать поначалу пекла пироги на продажу, потом мыла посуду на пароходах — тогда дома появлялись кухонные объедки; ими можно было как-то прокормить мужа, Федора и маленького Василия — младший брат родился в 1884 году. Иногда Федору удавалось спеть в церкви, и тогда он приносил домой рубль-полтора — в 16 лет у него стал «прорезываться» баритон. А в саду, в антрепризе Черкасова, ставили «Кармен» и другие оперы. Федор пел в них бесплатно. Когда отец узнал о столь «невыгодных» условиях, он в гневе разорвал ноты.

— Ты, Скважина, зачем вытащил нас сюда, чтобы с голоду умирать? — кричал он. — Тебе, дьяволу, кроме театров, ничего не надо — я знаю! Будь прокляты они, театры…

Быть может, память артиста сохранила этот эпизод, чтобы легче было объяснить себе и читателям окончательный разрыв с семьей. Позднее в книге «Маска и душа» Шаляпин откровенно признался: «Материальные лишения не мешали мне быть весьма счастливым. В сильной груди рокотал молодой бас, на свете были песни, и предо мною, как далекая мечта, соблазнительно расстилался в небе млечный путь театра».