— Судя по всему, у вашей сестры был очень сильный характер.

— Да, за это ее очень любил отец. Ему было жаль, когда она вышла замуж за Джона Редверса и переехала к нему в Келли Грейндж. А тут еще начались неприятности с Мэттью. Его исключили из Оксфорда из-за какой-то истории с женщиной. Так она приехала сюда поговорить с отцом. Я ее видела из галереи менестрелей.

Она села за стол и несколько секунд просидела молча, сложив на нем руки, как образцовая школьница. Я поняла, почему в этой части дома она всегда кажется моложе своего возраста — она действительно впадает в детство, в том смысле, что переживает его заново в своем сознании.

— Неприятности, — продолжала она задумчиво, как бы вспоминая вслух, — вечные неприятности из-за женщин. Ему было уже за тридцать, когда он женился, и целых десять лет у них не было детей. Потом появилась Рут. Все это время Хейгэр была уверена, что ее сын Питер станет хозяином Киркландского Веселья, но потом родился Марк, а за ним Габриэль. Бедный Марк умер, но Габриэль оставался… А потом появился Люк, так что Хейгэр пришлось распрощаться со своими надеждами…

С этими словами она встала из-за стола и пошла к двери.

— Пойдем, я покажу тебе детские, — сказала она уже у выхода.

Вместе с ней я осмотрела комнаты, в которых столетиями играли, ели и спали маленькие Рокуэллы. В одной из детских стоял большой комод, который тетя Сара открыла, чтобы показать мне хранящиеся там крестильные рубашечки.

— Мне нужно как следует отсмотреть их, — сказала она, осторожно доставая из ящика комода нечто, похожее на облако из белого шелка с дорогими кружевами, — может, нужно кое-где заштопать кружева. Последний раз их надевали на Люка, а это уж было почти восемнадцать лет назад. Я возьму их к себе в комнату и никому не разрешу к ним прикасаться. К тому времени, как они понадобятся для твоего ребенка, я приведу их в порядок.

— Спасибо вам, тетя Сара. — Я посмотрела на свои часы, приколотые к блузке, и увидела, что уже четыре. — Пора пить чай, — сказала я. — Я и не представляла, что уже так поздно.

Тетя Сара словно не слышала меня. Закрыв глаза, она стояла, прижав к груди крестильные рубашки, и я подумала, что ей представляется, что она держит на руках младенца — того, который еще не успел появиться на свет, или кого-то из тех, которых она нянчила в прошлом: Рут, Марка, Габриэля или Люка.

— Я иду пить чай, тетя Сара, — сказала я, но она мне не ответила.

Спустя несколько дней ко мне в комнату зашла Рут с письмом в руке.

— Слуга из Келли Грейндж принес это письмо, — сказала она.

— Мне? — удивилась я.

— В этом нет сомнений. Посмотрите, здесь написано: «Миссис Габриэль Рокуэлл». Это можете быть только вы.

Она протянула мне письмо, после чего осталась стоять, явно ожидая, что я поделюсь с ней его содержанием.

Я открыла конверт и прочла следующее:

«Если миссис Габриэль Рокуэлл приедет в Келли Грейндж в пятницу в 3.30, миссис Хейгэр Рокуэлл-Редверс будет рада ее принять».

Меня поразил нарочито официальный и почти приказной тон записки.

Рут, видимо, поняла это по выражению моего лица, потому что улыбнулась и спросила:

— Что, королевский эдикт?

Я протянула ей приглашение.

— Ну что ж, вполне в духе тети Хейгэр, — сказала она, прочитав его. По-моему, она считает себя главой семьи, и поэтому хочет самолично проинспектировать вас.

— Я совершенно не хочу, чтобы меня инспектировали, — ответила я не без раздражения, — тем более, что на этой стадии инспекция вообще не имеет смысла.

— Не стоит на нее обижаться, она ведь очень стара — еще старше, чем мой отец. Ей недалеко до девяноста лет. К ней надо относиться снисходительно.

— Как бы то ни было, — заявила я, — я решила, что не поеду к ней в пятницу.

Рут пожала плечами.

— Ее слуга ждет внизу — она наверняка рассчитывает на ответ.

— Она его получит, — сказала я и, сев за стол, написала:

«Миссис Габриэль Рокуэлл сожалеет, что она не сможет нанести визит миссис Хейгэр Рокуэлл-Редверс в Келли Грейндж в пятницу в 3.30».

Рут взяла мой ответ и прочла его. Было очевидно, что ситуация ее очень забавляет и она будет с интересом ждать продолжения.

Из окна своей комнаты я увидела, как слуга из Келли Грейндж поскакал с моей запиской домой, и подумала: «Значит, свою заносчивость он унаследовал от бабушки».

В начале следующей недели, гуляя по лужайке перед домом, я увидела Саймона Редверса, едущего верхом в мою сторону. Подъехав ко мне, он соскочил с лошади, приподнял в знак приветствия шляпу и крикнул появившемуся на лужайке конюху, чтобы тот забрал у него коня.

— Миссис Кэтрин, — сказал он мне, вручив подбежавшему конюху поводья, — я рад, что застал вас дома, потому что я приехал для того, чтобы поговорить с вами.

С момента моего возвращения в Киркландское Веселье я видела его в первый раз, и мне показалось, что у него стал еще более высокомерный вид, чем раньше.

— О чем же вы намеревались со мной говорить? — спросила я, стараясь говорить как можно более холодно и равнодушно.

— Прежде всего, я хотел бы сказать, что я рад вас видеть.

— Вы приехали, чтобы это сказать?

— Так… понятно. Вы все еще сердитесь на меня.

— Я не забыла некоторые замечания, высказанные вами перед моим отъездом.

— Значит, вы злопамятны?

— Оскорбления, подобные тем, что я услышала от вас, забыть нелегко.

— Мне очень жаль это слышать, потому что я приехал как раз для того, чтобы просить у вас прощения.

— Неужели!

— Миссис Кэтрин, — мы с вами оба — настоящие йоркширцы, а значит, мы оба прямолинейны и откровенны и нам не свойственно изящное красноречие южан, за которым они так ловко умеют прятать свои истинные мысли. Я не пытаюсь претендовать на отточенность манер, свойственное лондонским джентльменам.

— Очень разумно, так как эти претензии были бы совершенно безосновательны.

Он рассмеялся.

— Миссис Кэтрин, у вас очень острый язык.

Надо сказать, мне нравилось, как он ко мне обращался. «Миссис Рокуэлл» мне всегда казалось слишком официальным, а просто «Кэтрин» внесло бы в наши отношения фамильярность, которой я вовсе не желала.

— Так что же вы хотели мне сказать? — спросила я.

— Я хотел бы попросить у вас прощения за некоторые недостойные замечания, которые я адресовал вам во время нашей последней встречи, а также поздравить вас с вашей замечательной новостью и пожелать вам доброго здоровья и счастья.

— Значит, ваше мнение обо мне изменилось.

— Я надеюсь, что этого никогда не произойдет, так как я с самого начала восхищался вами и восхищаюсь до сих пор. Но я искренне прошу у вас прощения за свою резкость. Позвольте мне объяснить вам, чем она была вызвана. Я был вне себя оттого, что потерял человека, к которому относился как к родному брату, а я их тех людей, кто в минуты гнева теряют контроль над тем, что говорят. Это лишь один из моих многочисленных недостатков.

— Ну что ж, в таком случае не будем больше возвращаться к этому инциденту.

— Значит, вы готовы простить и забыть?

— Первое гораздо легче, чем второе. Прощение я вам обещаю, ну а для того, чтобы забыть, нужно время.

— Благодарю вас. Вы добры ко мне больше, чем я этого заслуживаю. А теперь я хотел бы просить вас об одолжении.

— Так сразу?

— Да, но не для себя, а для моей бабушки. Она просила вас навестить ее.

— То, что я получила, было не очень похоже на просьбу.

Саймон засмеялся.

— Вы должны извинить ее прямолинейность. Она привыкла распоряжаться. Но она действительно огорчена, что до сих пор не знакома с вами, и была бы очень рада, если бы вы все-таки навестили ее. Не забудьте, что она очень стара и почти не выходит из дома.

— Она послала вас ко мне с повторным приказом?

— Она даже не знает, что я поехал сюда. Она очень расстроена тем, что вы отказались посетить ее, и я прошу вас позволить мне завтра заехать за вами и отвезти к нам в Келли Грейндж. Что вы на это скажете?