— Да, да, — нетерпеливо подтвердила я.

— Мне там очень доверяют, и поэтому у меня есть доступ к историям болезни тамошних пациентов… Кэтрин, в этом заведении содержится ваша очень близкая родственница. Я не думаю, чтобы вы об этом знали. То есть я уверен, что не знаете. Ваша родная мать уже семнадцать лет является постоянной пациенткой Уорстуисла.

Мне показалось, что стены комнаты, где мы сидели, пошатнулись и вот-вот обрушатся на меня. В ушах у меня гудело, а перед глазами, вместо кабинета доктора, вместо самого этого человека с его добрым взглядом вставал темный, сумрачный дом, и мой несчастный отец, который по ночам, во сне, звал ее, свою Кэти, и который каждый месяц уезжал куда-то, возвращаясь подавленным и печальным.

— Да, — продолжал доктор, — боюсь, что это так. Мне говорили, что ваш отец очень предан своей жене и регулярно ее там навещает. Иногда она узнает его, иногда нет. У нее есть кукла, и временами она помнит, что это кукла, но часто ей кажется, что это живой ребенок, ее дочь… то есть вы, Кэтрин. В Уорстуисле для нее делается все, что возможно, но она никогда не выйдет оттуда, Кэтрин. Вы понимаете, почему я говорю вам об этом? Такие задатки иногда передаются по наследству… Прошу вас, Кэтрин, не отчаивайтесь же так! Мы же хотим вам помочь, и мы можем это сделать. Вы только должны полностью мне довериться. Поверьте мне, Кэтрин.

Я вдруг осознала, что сижу, закрыв лицо руками, и, сквозь слезы, повторяю про себя одни и те же слова: «Господи, сделай так, чтобы это был сон!»

Доктор встал, подошел ко мне и обнял меня за плечи.

— Мы будем бороться с этим, Кэтрин. Мы будем вместе с этим бороться.

Возможно слово «бороться» помогло мне взять себя в руки. Мне часто в жизни приходилось так или иначе бороться за то, что мне было нужно. Я снова подумала о том «видении», которое у меня было ночью. Ведь кто-то же задвинул полог моей кровати! Но кто? И потом, я же чувствовала сквозняк из открытой двери. Нет, я не собираюсь соглашаться с тем, что я стала жертвой галлюцинаций!

Доктор Смит, должно быть, уловил смену в моем настроении.

— Ну вот, так-то лучше, — сказал он, — Так вы мне верите, не так ли?

Не ответив на его вопрос, я сказала твердым голосом:

— Я знаю, что кто-то поставил себе целью повредить мне и моему ребенку.

— Значит, вы думаете, что у меня могло хватить жестокости сочинить историю о вашей матери?

Я не ответила. Да, мой отец действительно ездил куда-то каждый месяц, и вряд ли доктор мог случайно об этом узнать. Но все же… Мне ведь всегда говорили, что моя мать умерла.

В конце концов, даже если и правда, что моя мать в лечебнице для душевнобольных, сама я совершенно здорова. Я всегда была спокойным и уравновешенным человеком без малейшей склонности к истерии. Даже сейчас, в этот ужасный для меня момент, я способна относительно спокойно думать и рассуждать об этом. И я совершенно уверена в том, что как бы ни была больна моя мать, мне ее болезнь не передалась ни в малейшей степени.

— Кэтрин, вы меня восхищаете! — воскликнул доктор. — Вы такой сильный человек. Поэтому я уверен, что нам удастся победить недуг. Поверьте мне, это чистая правда, что ваша мать, Кэтрин Кордер, семнадцать лет содержится в Уорстуисле. Я бы ни за что не сказал вам об этом, если бы не был полностью уверен. Но, конечно, вы не можете принять мысль о том, что вы унаследовали ее недуг. И это прекрасно! Это поможет нам с ним бороться.

Я как могла спокойно посмотрела ему в глаза и твердо произнесла:

— Что я не могу принять, так это то, что все, что происходило со мной в Киркландском Веселье, мне почудилось.

Он кивнул головой и сказал:

— В таком случае, моя дорогая, нам остается дознаться, кто за всем этим стоит. Вы кого-нибудь подозреваете?

— Я узнала, что пять лет назад несколько человек получили костюмы монахов для участия в спектакле. Среди них были Люк и Саймон Редверс. И они оба являются потенциальными наследниками поместья.

Он опять кивнул.

— Если кто-то намеренно хотел повредить вам… — пробормотал он.

— Так и есть, — возбужденно воскликнула я, — так и есть!

— Кэтрин, все эти переживания вас утомили. Я считаю, что вам нужно вернуться домой и как следует отдохнуть.

Я действительно чувствовала себя очень усталой, и поэтому не стала с ним спорить.

— Я бы отвез вас домой, но мне нужно проведать еще одного пациента.

— Я не хочу, чтобы в доме знали, что я была у вас. Так что мне все равно лучше пойти пешком и войти в дом, как после обычной прогулки.

— Вы позволите Дамарис вас проводить?

— В этом нет нужды.

— Вы же обещали, что будете следовать моим советам. Вы пережили сейчас большое потрясение. Пожалуйста, сделайте, как я вас прошу.

— Ну хорошо, если сама Дамарис не против.

— Конечно же, нет, она будет только рада. Подождите здесь, а я за ней схожу. Но сначала я вам дам выпить немного бренди. И не спорьте со мной. Вам оно сейчас будет очень кстати.

Он подошел к шкафу, достал из него графин и две рюмки. Одну он налил до половины и протянул мне, другую, полную, взял сам. Подняв свою рюмку, он улыбнулся мне и сказал:

— Кэтрин, я верю, что все будет хорошо. Доверьтесь мне. Рассказывайте мне обо всем, что вам удастся узнать. Вы ведь знаете, как я хочу вам помочь.

Потом он вышел, и я не знаю, сколько времени я оставалась одна, потому что голова моя была занята одними и теми же мыслями. Я вспоминала ежемесячные отлучки отца и неизменно мрачную атмосферу нашего дома… Теперь мне понятна была ее причина… Неудивительно, что мне всегда хотелось из нее вырваться. Он должен был как-то подготовить меня к этому! А может быть, и лучше, что я ничего не знала? Может, было бы лучше, если бы я никогда этого не узнала!

В комнату вошли Дамарис и ее отец. На девушке было теплое пальто с меховой опушкой, а ее руки прятались в муфте. Мне показалось, что вид у нее был весьма надутый и недовольный, поэтому я снова сказала, что прекрасно дойду одна.

Однако доктор заявил не терпящим возражений тоном, что Дамарис очень хочет прогуляться, и тут же улыбнулся мне так, будто все было абсолютно нормально и нашего с ним разговора, пошатнувшего мою уверенность в себе, не было вовсе.

— Вы готовы? — спросила меня Дамарис.

— Да.

Доктор пожал мне руку и сказал, что мне следует принять на ночь успокоительное, чтобы лучше спать. Я решила, что это было сказано для того, чтобы объяснить Дамарис причину моего посещения. Я взяла пузырек, который он мне дал, положила его во внутренний карман своей накидки, и мы с Дамарис вышли из дома.

— Как похолодало! — сказала она. — Если так пойдет дальше, то ночью может быть снег.

Ветер окрасил ее щеки румянцем, и она была удивительно хороша в своей маленькой изящной шапочке, отороченной тем же мехом, что и муфта.

— Давайте пойдем через рощу, — предложила она. — Это чуть дальше, зато будет не так ветрено.

Я шла, словно во сне, не замечая дороги. В голове у меня снова и снова звучало то, что сказал доктор о моей матери, и чем больше я думала об этом, тем более правдоподобным мне все это казалось.

На опушке рощи мы на минуту остановились под защитой деревьев, потому что Дамарис сказала, что в ее ботинок попал камушек, который натирал ей ногу. Она села на поваленное дерево, сняла ботинок, потрясла его и снова надела, еще больше раскрасневшись, пока, наклонившись, застегивала его.

После этого мы снова двинулись в путь, но ботинок по-прежнему натирал ей ногу, поэтому она присела на траву и повторила всю операцию сначала.

— Такой крошечный камушек, — сказала она, выбрасывая то, что она, наконец, извлекла из ботинка, — а столько неприятностей! Ох, Боже мой, опять эти пуговицы застегивать!

— Давайте я помогу, — предложила я.

— Нет, что вы, спасибо, я сама. — Она наклонилась, воюя со своей тугой застежкой, потом снова подняла голову и сказала: — Я так рада, что вы познакомились с мамой. Ей это было очень приятно.