— Это ничего, мадам, я не боюсь, — сказала она, уже готовая бежать.

— Нет-нет, подождите, — остановила я ее, подходя к шкафу с одеждой и доставая свою самую теплую уличную накидку — ту самую, темно-синюю, которую кто-то повесил на парапет. Я набросила ее Мэри-Джейн на плечи и затянула завязки капюшона под ее подбородком. — Теперь вам действительно не страшен ветер, — сказала я. — Сейчас мы застегнем доверху пуговицы, и вам будет очень тепло.

— Вы так добры, мадам.

— Я просто не хочу, чтобы вы простудились, Мэри-Джейн.

— Благодарю вас, мадам, — сказала она и, помолчав, робко добавила: — Я заметила, мадам, — я так рада, — что вы себя как будто лучше чувствуете со вчерашнего дня…

Я засмеялась, застегивая последнюю пуговицу на накидке.

— Это правда, мне действительно стало намного лучше, — ответила я. — Ну бегите и не торопитесь назад. Если надо, можете там заночевать.

Уже начинало темнеть, когда она вернулась и постучала в мою дверь. На ней не было лица, и я с тревогой спросила:

— Что-то с Этти?..

Она помотала головой.

— Нет, с ней все хорошо. Ребенок родился еще до того, как я пришла к ним. Дочка. Чудо, что за девочка.

— Так в чем же дело?

— По дороге домой, когда я возвращалась… Я Пошла напрямик через аббатство и вдруг он! Господи, как я испугалась! Ведь уже темнело…

— Кто он? Кого вы там увидели? — нетерпеливо спросила я.

— Его, мадам. «Монаха». Он повернулся ко мне и так вот поманил рукой.

— Это же замечательно, Мэри-Джейн! И что же вы сделали?

— Да сначала я и пошевелиться-то от страху не могла и просто стояла, как вкопанная, и смотрела на него. А потом как побегу… Но он за мной не погнался. А я боялась, что погонится.

Я обхватила ее руками и на мгновение прижала к себе.

— Боже мой, Мэри-Джейн, вы даже не знаете, как мне это было нужно!

Она уставилась на меня в изумлении, и я отступила на шаг, чтобы как следует взглянуть на нее. Она была почти моего роста, и моя так хорошо всем известная и заметная накидка закрывала ее всю, с ног до головы. На расстоянии, да еще в сумерках, ее, должно быть, было очень легко принять за меня.

Я знала, что она мне предана и наверняка считает меня добрейшей и лучшей для себя госпожой из всех женщин, живущих в этом доме. Рут слишком холодна, чтобы к ней могли привязаться слуги, ну а тетя Сара — слишком уж странная. Мэри-Джейн явно нравилось мне прислуживать, потому что наши с ней отношения были теплее, чем те, что обычно бывают между горничной и ее хозяйкой. Поэтому я решила, что пришло время в какой-то степени посвятить Мэри-Джейн в мою тайну.

— Так кто вы думаете это был, Мэри-Джейн? Призрак? — спросила я ее.

— Вообще-то я не верю в эти вещи, мадам.

— Я тоже не верю. И поэтому я знаю, что под монашеской рясой скрывается вовсе не привидение.

— Но как же он попал в вашу комнату, мадам?

— Вот это все я и намерена выяснить.

— И что же, этот самый человек и полог кровати задергивал, и грелку прятал?

— Думаю, что так и было. Я вас прошу, Мэри-Джейн, пока ни кому не говорить о том, что вы видели сегодня в аббатстве. Наш «монах» ведь думает, что это я торопилась домой через развалины. Он и понятия не имел, что это были вы. Я хочу, чтобы до поры до времени он продолжал так думать. Вы сделаете, как прошу?

— Я всегда стараюсь все делать так, как вы говорите, мадам.

Рождественское утро было ясным и морозным. Я лежала в постели и с удовольствием читала поздравительные письма и открытки, которые мне принесли. Среди них было и письмо от человека, о котором я по-прежнему думала, как о своем отце. Он поздравлял меня с Рождеством и спрашивал, не слишком ли расстроило меня его предыдущее письмо. Мой настоящий отец тоже написал мне, сообщая, что вернется из плавания к началу весны.

Долгожданная весна! Весной у меня уже будет ребенок. Что еще? Нет, больше ничего загадывать я не хотела. Пусть все идет своим чередом.

А пока гораздо важнее было настоящее, в котором кто-то упорно желал повредить мне и моему ребенку. Я стала, в который уже раз, подробно вспоминать все происшедшие до сих пор инциденты, в которых фигурировал «монах», чтобы попытаться найти ключ к загадке.

Итак, появившись среди ночи в моей комнате, он затем выбежал в коридор и там словно провалился сквозь землю. Чем больше я думала о том, куда он мог деться, тем больше росло мое возбуждение. А что если в галерее есть какая-нибудь потайная ниша, куда можно на время спрятаться? А развалины, где он являлся мне и Мэри-Джейн? Вдруг между домом и аббатством есть подземный ход? С другой стороны, роль монаха могли по очереди играть двое людей, например, Люк и Дамарис. В первый раз это могла быть Дамарис, поэтому у Люка была возможность как ни в чем ни бывало появиться на лестничной площадке в халате, а во второй раз, когда Дамарис была со мной, это мог быть Люк.

Я вдруг вспомнила о существовании старинного плана аббатства, который я видела, когда впервые приехала в Киркландское Веселье. Он наверняка должен был быть в библиотеке. Если бы мне удалось найти на этом плане, где примерно может находиться подземный ход, это было бы началом разгадки. Кое-что в этом смысле я уже знала — в аббатстве «монах» появился около полуразрушенной аркады, а в доме исчез недалеко от галереи менестрелей.

Мне так не терпелось поскорее завладеть планом, что я вскочила с постели, набросила халат и чуть не бегом побежала в библиотеку. Найти план оказалось очень просто: это был кожаный футляр с пожелтевшим от времени и свернутым в трубку листом пергамента, который сразу попался мне на глаза. В тот момент, когда я, сунув футляр с планом под мышку, уже собиралась выйти из библиотеки, за моей спиной послышался шум, и, резко обернувшись, я увидела Люка, стоящего в дверях.

Он смотрел на меня с тем пристальным вниманием, которое я последнее время замечала со стороны многих и которое меня еще совсем недавно так тревожило и выводило из себя, а теперь было совершенно безразлично.

— Боже мой, да никак это Кэтрин! Счастливого Рождества, Кэтрин… и удачного Нового Года.

— Спасибо, Люк.

Он продолжал стоять в дверях, загораживая мне дорогу. Я почувствовала себя неловко — не только из-за того, что он застал меня за «похищением» плана, но и потому что поверх ночной сорочки на мне не было ничего, кроме халата.

— Что с вами, Кэтрин? — спросил он.

— Ничего, а что?

— У вас такой вид, будто вы боитесь, что я вас съем, как какой-нибудь людоед.

— В таком случае мой вид обманчив.

— Значит, на самом деле в это рождественское утро вы не чувствуете ко мне ничего, кроме расположения?

— А разве мы не должны его чувствовать ко всем нашим ближним в этот день?

— Вы вырываете слова из уст старого Картрайта. Нам всем придется сегодня пойти и выслушать его рождественскую проповедь. — Он зевнул. — Мне всегда жать, что я не могу замерить его болтовню секундомером. Я недавно слышал историю о том, как какой-то важный лорд делал это со своим викарием. Честное слово! Он приходил в церковь, нажимал на секундомер, и через десять минут после начала проповеди он щелкал пальцами, и викарий должен был замолчать. Ему ничего не оставалось делать, ведь свое жалованье он получал от лорда. — Его глаза сузились, и он произнес: — Я, может, тоже так буду делать, когда…

Я резко взглянула ему в лицо. Я очень хорошо знала, что он хотел сказать: когда Он станет хозяином поместья. Несмотря на то, что библиотека была залита солнечным светом, мне вдруг снова стало не по себе.

— Что это вы собираетесь изучать? — Как ни в чем не бывало спросил Люк, протягивая руку к кожаному футляру, зажатому у меня под мышкой.

— Так, кое-что, что я увидела и хотела получше рассмотреть.

Он сумел вытянуть трубку с планом из-под моей руки, несмотря на мое недолгое сопротивление, потому что в конце концов мне пришлось разжать руку и отпустить футляр. Не могла же я ни с того, ни с сего начать с ним драться из-за плана, тем самым снова вызвав подозрения на свой счет.