— Вы уверены?

— Образцы мокроты не оставляют сомнений, — ответил он. — Это рак, совершенно точно.

— Он… операбелен? — наконец вымолвил я.

— Это нам только предстоит определить. Если нет, мы попытаемся вылечить его радио- или химиотерапией.

Я моментально притронулся рукой к голове, пригладил волосы:

— Но это… оно сработает?

— Терапия может быть весьма эффективной, — ободряюще улыбнувшись, ответил Ногучи.

Это сводилось к «может быть» — ответу, которого я ни в коем случае не хотел услышать. Мне нужна была определённость.

— А что насчёт пересадки?

Голос Ногучи был мягким:

— Ежегодно появляется не так много лёгких. Доноров слишком мало.

— Я мог бы съездить в Штаты, — нерешительно сказал я.

Об этом всё время трубили на страницах «Торонто Стар», в особенности после того, как начались бюджетные сокращения Харриса: канадцы уезжают в Штаты на лечение.

— Это ничего не даст. Лёгких везде не хватает. И в любом случае трансплантация может не сработать: мы должны понять, насколько разросся рак.

Я хотел было спросить «я умру?», но вопрос казался слишком большим, излишне прямым.

— Будьте оптимистом, — продолжил Ногучи. — Вы же работаете в музее, так?

— Ага.

— Значит, у вас, по всей видимости, отличный страховой пакет. Страховка покрывает лекарства по рецептам?

Я кивнул.

— Отлично. Выпишу вам кое-какие лекарства, которые могут оказаться полезными. Они недёшевы, но если страховка их покрывает — всё в порядке. Впрочем, как я сказал, для начала нам нужно узнать, насколько развился рак. Я перенаправлю вас к онкологу в госпитале Святого Михаила. Она за вами присмотрит.

Кивнув в ответ, я ощутил, как мир вокруг меня съёживается в размерах.

Мы с Холлусом вернулись в мой кабинет.

— Значит, ты утверждаешь, что человечество и другие формы жизни занимают во Вселенной особое место? — спросил я.

Паукообразный инопланетянин переместил своё объёмистое туловище в другую часть комнаты.

— Но мы действительно занимаем особое место, — сказал он.

— Холлус, я не знаю, какими путями шло развитие науки на Бете Гидры III, но здесь, на Земле, она раз за разом развенчивала идеи об «особом месте». Поначалу мы думали, что наша планета — центр Вселенной, но это оказалось не так. Также мы считали, что нас создал Господь по своему образу и подобию, но это тоже оказалось неверным. Каждый раз, когда мы начинали верить, что в нас — или в нашей планете, или в нашей звезде — есть что-то особенное, наука снова доказывала, что мы ошибаемся.

— Но формы жизни вроде нас действительно особенны, — заметил форхильнорец. — К примеру, масса наших тел одного порядка. Ни один из видов разумных существ, включая покинувших свои планеты, во взрослом состоянии не имеют… не имели… среднюю массу тела меньше пятидесяти килограмм — или свыше пятисот. В длину все мы порядка двух метров по самому длинному измерению — на самом деле цивилизованные формы жизни и не могут иметь в длину менее полутора метров.

Я вновь попытался поднять несуществующие брови.

— Но это-то почему должно быть так?

— Это действительно так, и не только на Земле. Самое маленькое пламя, которое может себя поддерживать, в поперечнике имеет около пятидесяти сантиметров. Чтобы успешно с ним управляться, нужно быть немного крупнее. Разумеется, без огня не может быть металлургии, а значит, и сложных технологий, — ответил он. Немного помолчал, качнул телом и спросил: — Разве ты не понимаешь? Мы все развились до нужного размера, чтобы можно было использовать огонь — и этот размер находится точно посередине логарифмической шкалы масштабов. Размеры самой Вселенной порядков на сорок превышают наши, а мельчайший квант пространства на сорок порядков мельче нас.

Холлус внимательно посмотрел на меня и немного покачал телом вверх-вниз:

— Мы действительно находимся в центре Творения. Нужно всего лишь знать, куда смотреть.

Когда я только пришёл на работу в КМО, под палеонтологию отводилась вся передняя половина третьего этажа. В северном крыле, прямо над кафе и магазинчиками, торгующими сувенирами, постоянно выставлялись экспонаты палеонтологии позвоночных — там была галерея Динозавров. В южном изначально располагалась выставка беспозвоночных окаменелых организмов, и слова «Палеонтологический музей» по-прежнему выбиты там в камне на стене, под самым потолком.

Но вторая галерея давным-давно закрылась, и в 1999-м это помещение открылось для посетителей под названием «Галерея Открытий» — в точности то псевдообразовательное развлекалово, которое так нравится Кристине Дорати: интерактивные экспонаты для детей, которые не учат их практически ничему новому. Рекламный плакат в метро, объявляющий об открытии новой галереи, гласил: «Представьте, что будет, если музеем возьмётся управлять восьмилетний ребёнок!». Джон Леннон, помнится, однажды сказал: «Это легко, если попытаться».

Нашей главной гордостью среди экспонатов позвоночных был скелет паразауролофа, утконосого динозавра. Его череп украшал величественный гребень в метр длиной. В какой бы точке земного шара вы ни увидели экземпляр такого скелета — он слепок с нашего. Правда-правда, даже в галерее Открытий имеется слепок с нашего же паразауролофа в стеклянном кубе. Дети целыми днями колотят по нему деревянными молотками и стамесками, присаживаясь отдохнуть на потрясающий череп.

Прямо перед галереей Ископаемых позвоночных находился внутренний балкон, с которого открывался вид на Ротунду с выложенным на её мраморном полу малозаметным рисунком звёздного взрыва. С противоположной стороны холла имелся ещё один балкон, у входа в галерею Открытий. Между ними, над стеклянными дверьми главного входа, уходили вверх три окна с разноцветной стеклянной мозаикой.

Когда музей закрылся для посетителей, я провёл Холлуса по галерее Позвоночных. У нас была лучшая в мире коллекция гадрозавров. Кроме неё в глаза бросались альбертозавр, грозный хасмозавр, два динамических стенда с аллозаврами, отличный экземпляр стегозавра. А ещё здесь были выставлены млекопитающие плейстоцена: стену загораживали останки приматов и гоминидов, экспонаты, извлечённые из битумных озёр Ла-Брея, стандартная последовательность эволюции лошади и отличная подводная диорама позднего мелового периода — в том числе плезиозавр, мозазавр и аммониты.

Ко всему, я показал Холлусу и столь ненавистную мне галерею Открытий, где образец тираннозавра рекс (Ти-рекс) угрожающе склонился над несчастным, установленным прямо на полу паразауролофом. Было похоже, что все наши окаменелостями Холлуса просто очаровали.

Вдобавок я продемонстрировал ему множество изображений динозавров — как они могли выглядеть при жизни — и попросил Абдуса достать для Холлуса кассету с фильмом «Парк Юрского периода».

А ещё мы провели довольно много времени со сварливым стариной Джонси; мы просмотрели коллекции беспозвоночных, а трилобитов у Джонси было до отвращения много.

Но, решил я, пора и честь знать. Холлус с самого начала сказал, что поделится информацией, собранной его народом; сейчас для этого самое время. Я попросил инопланетянина рассказать мне об эволюционной истории форм жизни на его планете.

Я предполагал, он пришлёт мне книгу, но он сделал больше.

Гораздо больше.

Холлус сказал, что для правильной презентации ему нужен вместительный зал. Поэтому мы подождали окончания рабочего дня, пока музей закроется. Аватар немного поколыхался в моём кабинете, после чего растворился в воздухе. Мы уже уяснили, что мне одному куда легче переносить проектор с места на место, чем голограмме идти вместе со мной по коридорам музея, поскольку каждый встречный — будь то куратор, аспирант, уборщик или спонсор — считал своим долгом под любым предлогом остановить нас и немного поболтать с инопланетянином.

Чтобы спуститься на главный уровень к широкой каменной лестнице, вьющейся вокруг тотемного столба Нисгаа до цокольного этажа, я воспользовался лифтом. Прямо под Ротундой располагалась часть музея, называемая — вполне логично — «Нижней Ротундой». Этот обширный зал с тёмно-оранжевыми, цвета томатного супа, стенами, служил холлом для Театра КМО, расположенного под сувенирными магазинчиками первого этажа.