В солнечный сентябрьский полдень в трехэтажное желтое здание в стиле ампир, расположенное на пересечении Владимирской и Большой Житомирской улиц, вошел пристав 1-го стана Васильковского уезда Леопардов Овсей Терентьевич. В огромном, всегда многолюдном здании Присутственных мест располагались городская управа, пожарная и полицейская части. Легко ориентируясь в бесчисленных коридорах, переходах, лестничных пролетах, пристав прошел в сыскное отделение, занимавшее пять смежных комнат. Он с облегчением вздохнул, застав на месте заведующего Киевским сыскным отделением коллежского асессора господина Репойто-Дубяго.

— И что же ужасное стряслось у вас на участке? Судя по вашему озабоченному виду, в Белой Церкви происходят события не менее значительные, чем военные действия в Галиции, — попытался пошутить заведующий отделением, на самом деле пребывавший в мрачном расположении духа.

В последнее время преступный мир города не единожды подкладывал ему свинью, совершая громкие, до сих пор не раскрытые преступления, взбудоражившие общественность и вызвавшие недовольство губернатора. Прибывший из Москвы господин Горностаев, назначенный полициейстером, потребовал немедленных результатов работы, а где их взять, если сыскное отделение укомплектовано людьми лишь на треть и состоит из восьми человек? Не далее как вчера полицмейстер стал приводить в пример заведующему работу предшественника, господина Красовского, словно не понимал, что для расследования серьезных дел требуется время — это только у известного книжного сыщика Шерлока Холмса происходит все быстро и гладко, а в жизни — медленно и наперекосяк. Тот же Красовский, не угодив губернатору и судебным чинам результатами одного расследования[1], был ранее положенного срока отправлен в отставку и заделался пасечником, считая, что пчелы меньше жалят, чем люди. Упаси Господи повторить его судьбу!

— В Галиции армия генерала Брусилова удачно наступает, уже и Львов наш, а вот в уезде неспокойно и тревожно — пропадают дети, — вздохнул пристав. — Меня исправник[2] прислал. Сказал на дорожку: «С твоего участка началось — тебе и разбираться! Езжай к Александру Степановичу, пусть поможет советом, а может, и даст толковых агентов в помощь».

— Излагайте, Овсей Терентьевич, что у вас там произошло? — с брезгливым недовольством повторил вопрос Репойто-Дубяго. — Только кратко, по сути.

— На протяжении двух месяцев в уезде пропало пятеро подростков в возрасте 14–16 лет — двое мужского и трое женского пола. Все из мещан, из добропорядочных семей. Розыски ничего не дали.

В это время в кабинет вошел полицейский надзиратель Сухаверский и доложил:

— Александр Степанович, поступило сообщение: на Лукьяновском участке обнаружен труп неизвестного, у него «скрыта и заполнена негашеной известью полость живота. Мы немедленно выезжаем и берем ищейку Трефа — может, он возьмет след. Там мало кто ходит, да и городовой охраняет место преступления.

— Езжайте. А я вам вскоре пришлю своего помощника, господина Абакумова. — Репойто-Дубяго перевел тяжелый взгляд на пристава. — Слышали? Есть труп» есть преступление, а у вас — ничего нет! Может, молодые люди сбежали из дому, желая участвовать в войне? Недавно группу из трех гимназистов, запасшихся консервами, сухарями и австрийским штыком, сняли с эшелона, отправляющегося на фронт. Если недавно подростки сбегали из дому, начитавшись Майн Рида и Купера, теперь их притягивает война. Девицы убегают из дому, начитавшись романтичных историй, желая стать сестрами милосердия и спасать раненых героев. Может быть, молодежь решила побродяжничать, поиграть, а в монастырях странников всегда накормят. Похолодает — вернутся домой. Господин Сикорский[3] даже имеет свою теорию о бродяжничестве как проявлении свойственного молодежи невроза, побороть который способна лишь чуткость близких. Недавно из Лавры к нам привели девятилетнюю девочку, рассказывающую чудовищные вещи: она сирота, имела младших брата и сестричку, попала на воспитание к тете. Та, решив избавиться от обузы, утопила в Днепре ее брата и сестричку, а ее отвела в монастырь. Мы с ног сбились, разыскивая ужасного монстра-убийцу, ее тетю, а нашли — ее живых родителей. Никакая она не сирота, а просто сбежала из дому, и ее братишка с сестренкой здоровые и невредимые. Наговорила нам с три короба, сама не понимая, зачем говорит. Вот так бывает, любезнейший! А эти ваши розыски только отвлекают от расследования настоящих преступлений.

— Я буду очень рад, если все образуется, Александр Степанович, — согласно кивнул пристав, едва сдержавшись, чтобы не прервать длинный монолог заведующего отделением. — Дети пропали каждый в отдельности и между собой не пребывали в дружеских отношениях. Разве что две девочки учились в пятом и седьмом классах белоцерковской женской гимназии, но из опросов учеников известно, что они знают друг друга лишь в лицо. Третья девочка училась в народном училище в Фастове. Юноши тоже не знали друг друга: один учился в шестом классе реального училища в Василькове, второй — в земской школе в Тараще. Пропадали с периодичностью от одной недели до двух. Согласитесь, Александр Степанович, в большинстве случаев подростки покидают дом из тяги к приключениям вместе с друзьями-единомышленниками — вдвоем, втроем и почти никогда — в одиночку. Я навел справки — родители души не чаяли в пропавших чадах и сейчас вне себя от горя.

Дети были благовоспитанными и весьма послушными. Поиски по близлежащим селам, лесам, рекам, озерам ничего не дали.

— При каких же обстоятельствах они исчезли?

— Не вернулись домой после занятий. В день исчезновения их поведение ничем не отличалось от обычного.

— Выходит, молодые люди пропали сразу после занятий, — задумчиво произнес Александр Степанович. — Предполагаю, что их исчезновение породило массу слухов, вы не узнавали каких?

Пристав нервно заерзал на стуле и после непродолжительного раздумья произнес:

— Отчего же, узнавал-с. Если им верить, то пропали подростки не случайно и их уже нет на этом свете. Слухи эти полны всякой чертовщины.

— А все же? Бывает, в бессмыслице кроется зерно истины, надо лишь отделить его от плевел.

— Город будоражат слухи, что детей похитили для ритуальных жертвоприношений, — через силу выдавил из себя пристав.

— Упаси Господи! — Александр Степанович непроизвольно перекрестился. — Дело Бейлиса[4] еще свежо в памяти — избави нас Боже от подобной напасти! Три года город, губернию колотило от всего этого, а закончилось все ничем.

— Истинные виновники ушли от наказания, а Красовского отправили в отставку. — добавил пристав.

«Опять Красовский! Второй раз за сегодняшнее утро слышу его имя!» — Александр Степанович дернулся, но взял себя в руки и строго сказал:

— Подобные разговоры на местах категорически запрещайте и принимайте меры к тем, кто распространяет слухи! Тел нет — не о чем говорить!

— Еще идут разговоры, что из могилы восстал «черный пан» и стал собирать жатву крови, — тихо произнес пристав.

— А это еще что такое? — недовольно поинтересовался Александр Степанович.

Местная легенда о шляхтиче-помещике из этих мест, — начал пристав.

— Честь имею! — пристав тяжело поднялся со стула. «Не поверил мне заведующий сыском, что это дело очень серьезное. О нем еще заговорят, и в скором времени.

Одолеваемый еще более тревожными думами, чем по дороге в управу, пристав вышел из здания на улицу. Осеннее солнце умудрилось ослепить его, и пристав внезапным ураганом налетел на невысокую стройную гимназистку, так, что папка для рисования вырвалась из рук девушки. Листы с рисунками разлетелись по тротуару, и сконфуженный пристав бросился их собирать.