Кружкин внимательно огляделся по сторонам и убедился, что на складе он один. Тогда мужчина быстро приподнял металлическую стремянку и изо всех сил швырнул ее на плиточный пол, а сам тут же прилег рядышком, в обнимку с банкой краски.

На шум сразу прибежала завскладом Марина Адольфовна. Услышав ее шаги, Генрих закатил глаза, откинул голову назад и беспомощно разбросал руки и ноги. При виде бездыханного распластанного тела завскладом дико закричала. На ее вопль сбежался весь персонал магазина.

– Кажется, он умер! Как видно, упал со стремянки. Господи, неужели, Генрих мертв! – суровая Марина Адольфовна потеряла самообладание от ужаса. – Надо же, в мою смену. Это конец моей карьере! – подумала она. Завскладом стояла, обливаясь слезами, боясь дотронуться до "трупа".

Более храбрый Панас Жук подскочил к Кружкину и пощупал пульс.

– Он жив, но без сознания! Срочно вызывайте скорую! Может, его еще удастся спасти!

Тут Кружкин перепугался не на шутку. Он понял, что переиграл. Мужчина медленно открыл глаза, не меняя позы, и жалобно застонал слабым голосом.

– Генка, что болит? Отвечай! Сейчас врачи приедут! – затараторил Панас, заметив, что его друг подает признаки жизни.

Но в ответ Генрих только стонал.

– Как видно, от удара он потерял дар речи! – констатировал Жук.

Все собравшиеся вокруг продавщицы и грузчики сочувственно охали и причитали.

– Пропустите доктора! – сказал кто-то из толпы, и плотное кольцо расступилось.

Старенький врач скорой осторожно ощупал тощее тельце Генриха на предмет выявления переломов и удивленно поднял брови.

– Видимых повреждений нет, но, наверняка, у пострадавшего сотрясение мозга! Мы его срочно госпитализируем для полного обследования.

– Доктор, он будет жить? – спросила Марина Адольфовна.

– Будем надеяться на лучшее, – ответил старик.

Генриха погрузили на носилки и повезли в Пироговскую больницу. Госпитализация не входила в планы Кружкина. Поэтому, как только его оставили одного в приемном покое, мужчина немедленно вскочил с каталки и удрал. Для пущей важности он поймал такси.

Выйдя из машины у подъезда, Генрих вызвал по домофону бабушку Матрену и сказал:

– Со мной произошел несчастный случай на производстве! Немедленно спуститесь и оплатите такси!

С трудом поднимаясь по лестнице, опираясь на крепкое плечо Матрены Ивановны, Генрих громко стонал.

Вскоре домой примчалась взволнованная Машенька, которой позвонила Марина Адольфовна. Мадам Кружкина хотела взять для Генриха в больницу кое-какие вещи и запас еды. Она страшно удивилась, увидев мужа лежащим в гостиной на диване и смотрящего фильм про десантников. При виде супруги, Генрих немедленно скроил страдальческую физиономию и схватился за голову, изображая нечеловеческие мучения.

– Геночка, что случилось и почему ты не в больнице? Марина Адольфовна сказала, что ты был при смерти и тебя увезли на скорой!

– У меня тяжелейшее сотрясение мозга, но, к счастью, все кости целы, что удивительно при падении с такой огромной высоты! Меня хотели положить в больницу на полтора месяца, чтобы я прошел полный курс лечения! Но я сказал "НЕТ! У меня семья, я должен зарабатывать деньги, чтобы ее кормить!" встал и пошел домой! Отлежусь пару дней и снова в строй! Когда я воевал в Афгане, было и похуже! Но я же мужчина!

А про себя подумал: "Отдохну хорошенько, поваляюсь на диване, подкормят, а там видно будет!"

– Как же так, Геночка? Тебе надо к врачу, с сотрясением не шутят!

– Не надо! Все обойдется! Лучше сделай мне кофейку! И сбегай за пирожными! Доктор сказал, что при сотрясении мозга нужно есть как можно больше сладкого! Нейронам нужно усиленное питание для восстановления!

Три дня Генрих провел, словно в раю. Он объедался тортами, пирожными и шоколадом. И пил столько кофе, что потом не мог заснуть.

"Вот это я себе устроил праздник желудка!" – думал он, восхищаясь своим умой и изобретательностью.

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Вечером третьего дня позвонила Адольфовна и потребовала, чтобы завтра же Генрих вышел на работу, иначе его уволят.

Тем же вечером у Кружкина случился сердечный приступ. Если бы он снимался в кино, то такой талант непременно удостоился бы "Оскара" за лучшее исполнение роли больного. Да, кинематограф многое потерял!

О, как он естественно заламывал руки, хватался за сердце, бледнел. Как тяжело дышал, захватывая синеющими губами воздух! Как закатывал глаза, изображая частичную потерю сознания! Этот спектакль одного актера длился минут двадцать до прибытия скорой. Приехавшие врачи немедленно сделали Кружкину кардиограмму, которая не показала никаких нарушений сердечной деятельности.

– У вашего мужа здоровое сердце и прекрасное давление! Хоть сейчас в космос! Можете не опасаться за его жизнь! Но все-таки рекомендую сходить в поликлинику и провести амбулаторное обследование. Сейчас я сделаю ему болеутоляющий укол, и пусть немного отлежится, – бодро и весело сказал усатый врач скорой помощи.

После ухода доктора Генрих очень сердился:

– Да что ж такое-то! Да что ж такое-то делается-то а?! Присылают к тяжелобольному каких-то шарлатанов с испорченным аппаратом! Я лучше знаю, что у меня болит! Машенька, звони Адольфовне, пусть дает мне отпуск за свой счет, мне просто необходимо обследоваться, чтобы доказать всем, насколько сильно я болен, и какие мучения мне приходится испытывать!

На следующий день Маша встала в пять утра, чтобы взять талончик к кардиологу. Когда она шла к поликлинике, только-только светало, здание было еще закрыто, но вокруг него уже толпилось огромное количество старух, жаждущих попасть на прием хотя бы к какому-нибудь врачу.

– Кто последний за талончиком? – спросила Маша и пристроилась в самом конце длиннющей очереди, состоящей из одних бабушек.

Часа через два открыли поликлинику и очередюга, словно огромная пиявка присосалась к окошку регистратуры. Еще, примерно через полтора часа, очередь дошла до Маши.

– Мне талончик к кардиологу, пожалуйста, для мужа – пояснила Кружуина, протягивая суровой регистраторше полис Генриха.

– А на сегодня талончиков нет, все разобрали, надо приходить пораньше, – наставительно ответила регистраторша.

– Как, еще пораньше? Я с половины шестого в очереди стою! Тогда дайте талончик на завтра, – попросила Маша.

– Талончики на завтра будут только завтра, придете немного пораньше, может вам и достанется…

– А возможно как-нибудь по-другому попасть к кардиологу? Уж очень моему мужу плохо!

– Можно, а как же! Платно – всегда, пожалуйста! Оплатите в соседнем окошке, вам назначат час приема, и придете тихо, спокойно в назначенное время. Сердечникам нельзя нервничать, а в очередях – одна нервотрепка…

Маша оплатила двести рублей три копейки в соседнем окошке и получила талончик. В одиннадцать тридцать того же дня она привела изнемогающего от сердечной боли Генриха к кабинету врача. Обе длинные скамейки были заняты старухами. Несколько бабок, не сумевших занять сидячие места, сиротливо толпились у противоположной стенки. Две старушенции закрывали своими мощными телами дверь в кабинет.

– Разрешите пройти? – вежливо попросила Маша, – у нас талон на 11–35, мы платно!

При этих словах старухи насторожились, еще плотнее прижались к друг другу и к двери.

– Ишь ты, больно молодая, да умная, платно они! Мы все тоже платно, но без очереди не лезем, становитесь в конец, вон за той женщиной в белой кофточке, все равно вас никто не пропустит, – злобно брызгая слюной прошипела жирная, краснолицая бабка в пестром платочке.

Все остальные старухи из очереди поддержали ее одобрительными возгласами.

При этих словах Генриху сделалось хуже, он обеими руками схватился за сердце и громко застонал.

– Да как это так! Мне в регистратуре сказали, что платно – без очереди! – закричала испуганная Маша, из последних сил удерживая Генриха от падения.