— Настенька, как бы ты не поступила, я не скажу тебе не одного дурного слова — сообщил я свой супруге после беседы с директором цирка.

— Ну, если ты не будешь в претензии, — пожав плечами, сказала моя супруга и влепила мне пощечину, вложив в нее все свою силу.

— Ну, если ты так считаешь… — сказал я, пожав плечами. И мы стали собирать документы. Что было дальше, вы знаете.

— История жуткая. Хотя об осложнениях от приема антибиотиков я знаю не понаслышке, — выслушав историю Шпрехшталмейстера, сказал Гришин, — со мной то что делать будете?

После его вопроса все посмотрели на Рабиновича.

Спрятать тебя несложно, — меланхолически сообщил закаленный общением с уголовным элементом медбрат, — я сталкивался с тем, что когда кого-то в Израиле ищут, а тот не заинтересован в том, чтобы его нашли, то самое надежное место — это поселения, как писалось в Советской прессе, на оккупированных территориях. Эти поселения расположены в стратегически важных точках, обычно на вершине холмов или на перекрестках дорог. Состоят они из нескольких десятков или сотен двухэтажных домов, расположенных свободно, на больших участках. Поселения эти охраняются, и попасть в них можно, только проехав контрольно-пропускной пункт. Незаметно въехать и выехать оттуда сложно. Сегодня выучишь свою легенду, а завтра отвезу тебя на нелегальную квартиру. Твоим Шушенским станет поселение на западном берегу реки Иордан под названием Ливна.

На завтра в поселении Ливна появился рыжебородый, в здоровенных зеленых солнцезащитных очках, парень. Одет он был в широкий комбинезон. Через 40 минут в поселении знали, что рыжего мужика с бородой зовут Саня, и он страдает коньюктивитом, поэтому солнечные очки не снимает. Выяснилось также, что он является родственником жены Михаила Рабиновича, сидит в Израиле на нелегале и старается заработать на квартиру в Пскове, где живут его жена и ребёнок.

Саша-Парашютист был надёжно спрятан под рыжим париком и накладной, того же цвета бородой в пасторальной атмосфере постоянно охраняемого тремя солдатами поселения Ливна. Через несколько дней после переезда, Рабинович обратился к Парашютисту с невинной просьбой. Его дочь в школе терроризировала какая-то мразь. Девочка перестала почти перестала ходить туда, и через её подружек Рабинович узнал, что какая-то великовозрастная шпана пристает к ней. Хорошо зная израильские законы, сам он принимать участие в рассправе не мог. По его мнению, Парашютист мог решить вопрос быстро и действенно. Саша поручение воспринял как должное. С учетом израильских реалий вопрос с алиби был решен самым радикальным образом.

В 8 часов утра, когда соседский мальчик Коля рассказывал случайному прохожему с большими мускулами, как выглядят пацаны, цепляющие Юлю Рабинович, ее папа появился в полицейском участке города. Его сопровождал Пятоев, который, вместе с Шпрехшталмейстером, уже завершил знакомство с публичным домом «Алые паруса» и его окрестностями, и собирался нанести туда визит, что не предвещал ничего хорошего руководству этому очагу культурного отдыха трудящихся. Хотя Наталья Пятоева там была всего один день и выбыла оттуда в неизвестном направлении и при не выясненных обстоятельствах.

В результате появления Рабиновича и сопровождающего его лица в полицейском участке сильно запахло чесноком. Рабинович попросил бланк, долго его заполнял, после чего с большим достоинством предъявил его дежурному офицеру. В его жалобе было указано, что у соседей проживает собака по кличке Фиби. Более того, вышеупомянутая Фиби своим лаем беспокоит не только самого Рабиновича, но и работающего вместе с ним в психиатрической больнице господина Пятоева Игоря во время их послеобеденного сна. Измученные бессонницей сотрудники сумасшедшего дома настоятельно требовали принять самые строгие меры незамедлительно. Что им обещано не было. Более того, полицейский офицер, ответственный за принятие заявлений от граждан позволил себе позвонить в вышеупомянутую больницу и выяснить, действительно ли там работают упомянутые граждане, или они проходят там курс лечения и покинули лечебное учреждение без разрешения медперсонала.

В ответ на это Пятоев и Рабинович высказали пожелание встретиться с самым большим начальником.

У дежурного офицера воровато забегали глазки, и им было предложено подождать. Вероятно, долго. С большим сочувствием было сообщено, что большой начальник сегодня может не прибыть вообще.

В силу важности и неотложности своего дела Пятоев и Рабинович, после громких препирательств, решили ждать. Далее Рабинович переводил жалобу свежее приехавшей в Израиль броско одетой женщине о пропаже у неё в аэропорту им. Бен-Гуриона чемодана. В Израиле принято присваивать чему угодно имена Рабина или Бен-Гуриона. И если относительно Бен-Гуриона это ещё понять можно, он был первым премьер-министром Израиля, оставался на своем посту 12 лет и его заслуги неоспоримы, то с Рабином всё гораздо сложнее. Ицхак Рабин был премьер-министром дважды. Первый раз ему пришлось покинуть свой высокий пост из-за финансовых злоупотреблений. Во время второго пребывания на посту премьер-министра своей деятельностью на благо мира он вызвал такую волну арабского террора, которую не могут сбить и по настоящее время. С тех пор в Израиле и повелось называть всё, что движется и не движется именами самого удачного и самого неудачного главы государства. Именами Давида Бен-Гуриона и Ицхака Рабина. Но оставим на какое-то время в покое израильских премьер-министров и вернёмся к женщине и её чемодану.

Женщине было предложено обратиться в отдел находок вышеупомянутого аэропорта. Был предоставлен телефон. По телефону говорил Рабинович. Минут двадцать он описывал чемодан. При этом он неоднократно взывал к небесам и предлагал Богу быть свидетелем. Служащий бюро находок, а также руководитель этого учреждения его не поняли. Пятоев тем временем помогал женщине бурно выражать её возмущение. Далее Рабиновичем, за подписью женщины, была написана жалоба на имя министра полиции. В связи с чем у дежурного офицера ему пришлось уточнить, как правильно пишется на иврите выражения «ветеран сцены», «злобные антисемиты» и «бесценный груз». А тем временем Пятоевым не был найден туалет в помещении оружейного склада.

Время шло. Часам к девяти в полицейском участке началась какая-то странная активность. Но Пятоев, Рабинович и примкнувшая к ним броско одетая женщина продолжали беззаботно бесчинствовать. Но с каждой минутой им было все трудней и трудней привлечь к себе внимание. Людей в полицейском участке становилось все больше, и погоны их были все весомее. Исполнение Пятоевым песни «Ой, мороз, мороз» внимание не привлекло. Наконец прибыло телевидение. Попытка Рабиновича дать интервью позорно провалилась. Оказалось, что телевидение — это не полиция. Обоих пострадавших от собачено лая послали по матушке без всяких сантиментов. Хотя женщина дважды с громким стоном теряла сознание.

Солнце катилось к закату. Все трое заметно устали и почти исчерпали свой репертуар. И, наконец, броско одетой женщине пришлось покинуть полицейский участок ни с чем. Мужчин же как-то буднично попросили пройти в какую-то малоприметную комнату.

В комнате сидел лопоухий мужичок лет пятидесяти.

— Садитесь, ребята. Можете поесть, вы же тут с 8 часов проказничаете, — он сделал паузу и, с выражением глубокой задумчивости на лице, достал из кармана сигареты.

— Курите? — спросил мужичок, и протянул пачку «Kent».

— Сам кури, мне мама не разрешает, — почему-то грубо ему ответил ему Пятоев.

Сотрудник отдела по борьбе с международной преступностью шутку принял и перешел к делу:

— Ребята, вы пока меня прослушайте, а потом, что непонятно, спросите.

— Это что, допрос? — спросил Рабинович.

— Да что вы, ребята, — замазал руками мужичок, — в Союзе это называлась профилактическая беседа. Вы меня просто послушайте, а потом сами решайте, что делать будете.

Кокос был убит в 8 часов 47 минут, а к 11.30 мы на вас уже вышли. К 14.00 получили санкцию на вашу разработку. А теперь поподробнее. Вы же здесь целый день прыгаете, подробностей не знаете, а от любопытства, я думаю, сгораете. Как было дело, я вам расскажу точно, свидетелей было много.