Но для доктора Лапши, вскоре после выздоровления Костика, наступили веселые деньки. Однажды, жарким израильским утром, заведующий отделением судебно-психиатрической экспертизы был вызван к главному врачу Офакимской психиатрической больницы. К своему глубокому неудовлетворению в кабинете главного врача он встретил доктора Светлану. Доктор Светлана была известна тем, что проводила оперативно-розыскные мероприятия относительно тех сотрудников больницы, на которых пало подозрение в сексуальных правонарушениях. Однажды ей пришлось переодеться бедуинкой и в течение недели пасти овец в пустыне. Другой раз, в качестве беременной женщины, жаждавшей сделать аборт, ей довелось провести два дня в гинекологическом отделении больницы им. Вороны. Подозрения, что доктор Светлана идет по следу властелина судебно-психиатрического отделения, оказались напрасными. Как правило несуеверный, доктор Лапша в этот раз сплюнул через правое плечо и попал в Костика.

Костик принёс, по случаю своего выздоровления, коробку конфет «Вишня в шоколаде». Внимание доктора Лапши привлек триптих, изображенный на коробке. Под тремя частями триптиха было написано «Костик жил», «Костик жив», «Костик будет жить». Вдоль всей композиции было начертано, что именно так завещал великий Эйдлин. Доктор Лапша сдержанно извинился за меткий плевок, сухо раскланялся с Костиком и уединился в своем кабинете с целью глубже ознакомиться с содержанием триптиха.

Картина «Костик жил» была мрачна и изображала Костика, томящегося без конфет «Вишня в шоколаде». Центральная часть триптиха, «Костик жив», была особенно трогательной, и на ней был изображен коленопреклоненный Костик, дарующий плачущей от счастья старушке вишневый торт. И в завершающей части композиции, «Костик будет жить», были показаны народные гуляния, где счастливые поселяне сжимали в мозолистых руках конфеты «Вишня в шоколаде».

Пока доктор Лапша изучал по триптиху житие Костика, сам герой завещаний великого Эйдлина прибежал ко мне и сообщил, что доктор Лапша плюнул ему в самое сердце и беседовать с ним не стал. Ни минуты не раздумывая, я зашел в кабинет к доктору Лапше и прервал его думы о высокоидейном триптихе.

— Дорогой Бидон Надоев, — сказал я ему, — я обращаюсь к вам как чеченец к чеченцу. Речь идет о нашем боевом товарище, Вове, по прозвищу Сынок. Его формирование, как глубоко народного политика, еще не завершилось. Он остро нуждается в классическом израильском образовании, которое можно получить только в стенах нашего сумасшедшего дома и только под вашим чутким руководством. Конечно, вы можете сказать, что и в публичном доме, где Вова Сынок трудится в качестве охранника, можно получить те морально-этические основы, на которых строится светлый образ политика, вышедшего из самой народной гущи. Но в действительности это не так. Публичного дома нам недостаточно. Фундаментальные, основополагающие принципы, навыки подлинно высокой народности можно приобрести только в стенах психиатрической больницы. Политик, вышедший из стен публичного дома не способен к комплексному пониманию проблемы, его взгляд однобок.

Доктор Лапша не смог устоять перед моими логическими построениями, и Вова Сынок приступил к выполнению функций младшего медбрата в отделении судебно-психиатрической экспертизы Офакимской психиатрической больницы. Выйдя на свою первую трудовую вахту, а это была ночная смена, полный трудового энтузиазма, Сынок приступил к выполнению своих обязанностей. То, что в рабочее время нельзя спать, ему никто не объяснил. Богатырский сон сморил его через двадцать минут после начала смены. Он вышел из комнаты медсестер в коридор отделения, улегся на диван и уснул сном праведника. Попытки работающей с ним Фортуны выразить по этому поводу свое неудовлетворение успеха не имели. Вова иврита не понимал и хотел спать.

«Ну и чёрт с ним, пускай спит. Придет ночной проверяющий, увидит его спящим, выгонит с работы. Лишь бы до этого его в коридоре больные не зарезали», — думала Фортуна, и доброе сердце её наполняла радость. Необходимо отметить, что в отделении судебно-психиатрической экспертизы отношения пациентов и медперсонала строились на тех же принципах, что и отношения заключенных и надзирателей, так что спать в коридоре отделения, где ходят пациенты, — это был поступок мужчины. Другое дело, что Сынок поступил как мужчина совершенно непроизвольно, что, впрочем, совершенно не умаляет его мужских достоинств. Среди ночи к Фортуне обратился томящийся без сна и полный высоких дум перед предстоящим судом недавно поступивший убийца. Медкомиссия приняла решение, что он здоров, и утром он отправлялся в тюрьму, где ему предстояло провести ближайшие лет двадцать-двадцать пять.

— Что это за лошадь свернулась у нас калачиком на диване? — спросил он Фортуну, думая о чем-то заветном, о своем.

— Это убийца русской мафии, его сейчас привезла офакимская полиция. Он съел заживо одну аргентинку, которая торговала гашишем в русском районе, — охотно ответила Фортуна. Первый её супруг был аргентинцем. После полугода совместной жизни и последующего развода она возненавидела всех аргентинцев и теперь выдавала желаемое за действительное. После чего они еще мило побеседовали минут двадцать об угрозе, нависшей над Израилем в связи с деятельностью русской мафии. Почувствовав сердечное к себе отношение, убийца приободрился и пошел спать. Ночью ему снилась амнистия, но этот сон вещим не был.

В ту же ночь Фортуна работала не покладая рук, проклинала Сынка за то, что он ей не помогал, и с нетерпением ждала прихода ночного проверяющего, с замиранием сердца предвкушая большой и шумный скандал. Когда утро окрасило нежным цветом стены Офакимской психиатрической больницы, Вова пробудился от здорового сна. Он был бодр и весел. До окончания смены оставалось минут сорок. Сынок помылся в душевой, предназначенной для больных, и, благоухая дешевым больничным шампунем, вошёл в кабинет медсестер. Вслед за ним зашёл ночной проверяющий. Он с удовлетворением отметил, что Сынок прекрасно выглядит после бессонно проведенной ночи, и обратил внимание Фортуны на необходимость поддержания хорошей спортивной формы. Сказать что-либо в свое оправдание у неё просто не было сил.

Через несколько дней Вова Сынок вновь обратил внимание администрации на добросовестное выполнение им своих обязанностей. Отделение судебно-психиатрической экспертизы в который раз застыло в трепетном ожидании высокого начальства, которое должно было прибыть с минуты на минуту. Вова Сынок, в окружении любящих его пациентов, находился в прогулочном дворике, где, пристроившись на краю теннисного стола, боролся за победу в матче из десяти партий в шашки с Антонио Шапиро дель Педро. Шапиро дель Педро был новым репатриантом с Острова Свободы, в житейском обиходе часто называемым Кубой. Почти сразу после прибытия на историческую родину Антонио вызвал живой интерес офакимской полиции странными кражами человеческой крови. Что очень скоро и обеспечило ему достойное место среди пациентов отделения судебно-психиатрической экспертизы Офакимской психиатрической больницы. Его мастерство шашечной игры строилось на редкой способности незаметно для противника красть с доски шашки. Вова Сынок, осведомленный об этой особенности игры дель Педро, не отрывал взгляда от доски.

А в это время главная проверяющая медленно, но верно приближалась к отделению судебно-психиатрической экспертизы. Конечно, она не могла забыть историю своего знакомства с шейхом Мустафой, которая произошла при столь романтических обстоятельствах. Они виделись всего три раза, но она ни о чем не жалела, не звала и не плакала. Иногда ей даже казалось, что всё прошло как с белых яблонь дым. Но она помнила каждую мелочь, связанную с их свиданиями. Даже то, что заведующий того отделения, где счастливый случай свел ее с шейхом Мустафой, врач с какой-то смешной фамилией, то ли доктор Гречка, то ли доктор Макароны, этого она точно не помнила, уволил младшего медбрата, который оказался невольным виновником их знакомства. Бедняга не мог связать двух слов на иврите и все время meuglait quelque chose en russe (мычал что-то по-русски).