Повествование майора Пятоева на народную целительницу большого впечатления не произвело, но она выразила большую заинтересованность татуировкой, нанесенной на доктора Лапшу.

Татуировка действительно была неординарной. На ней были изображены одновременно лица двух разных литературных персонажей. Это были Буратино и мальчик «Мотл» — героя классика еврейской литературы на языке идиш, писателя Шолом-Алейхема.

Мотл выделялся, даже на фоне своих сверстников, большим изогнутым носом. Когда мужской орган доктора Лагапи был приспущен, на зрителя смотрел мальчик Мотл, причем вышеупомянутый орган удивительно реалистично отображал нос мальчика. Когда же думы доктора Лапши принимали романтическое направление, на зрителя уже смотрел Буратино с характерным носом, вытянутым далеко вперед. Но самое удивительное было не в этом. Когда на зрителя смотрел мальчик Мотл, то казалось, что его нос покрыт какими-то мелкими темными пятнами, вероятно угрями. Но когда нос мальчика Мотла вырастал до размеров носа Буратино, то становилось особенно ясно, что это не угри, а буквы, которые складывались в надпись: «Заслуженный художник Кабардино-Балкарии Гельфенбейн Михаил Маркович. Отделение судебно-медицинской экспертизы Офакимской психиатрической больницы».

Народная целительница, с разрешения доктора Лапши, сфотографировалась отдельно на фоне мальчика Мотла, отдельно на фоне Буратино и отдельно на фоне надписи.

После этого со словами: «А вы говорите: «шейх Мустафа!». Нет, не ценим мы ещё нашу интеллигенцию» она приступила к работе.

Лечебные процедуры очень помогли заведующему отделением судебно-психиатрической экспертизы. От пафоса и патетики не осталось и следа. Воззвание, как литературный жанр, вызывал в нём стойкое отвращение.

Испытывая законную гордость за свое высокое профессиональное мастерство, народная целительница, как бы невзначай, коснулась темы татуировки, изображенной на докторе Лапше.

— Вы бы не могли мне рассказать, при каких обстоятельствах ваш организм украсил этот замечательный образец декоративно-прикладного искусства? — спросила она.

Исцеленный доктор Лапша поведал ей, в каком тяжелом состоянии поступил в психбольницу маститый кабардино-балкарский живописец. Перед лечащим врачом, которым был доктор Лапша, встала непростая задача найти индивидуальный подход, некий золотой ключик, который бы открыл волшебную дверцу к сложным, навеянным белой горячкой переживаниям Гельфенбейна.

Как раз в это время общество евреев, выходцев из Тулы и Тульской области под патронажем Дины Капустиной, объявило конкурс на лучшее произведение декоративно-прикладного жанра в связи с установкой памятника мастеру Левше на его могиле на тульском еврейском кладбище.

Доктор Лапша понял, что это его единственный шанс. Ему удалось убедить пребывающего в душевном кризисе художника принять участие в конкурсе. Живописец работал как одержимый. Доктор Лапша самоотверженно выступил в качестве своеобразного сырья, в качестве некого холста, на котором вдохновенный мастер уверенными, сочными мазками создавал незабываемые образы Буратино и мальчика Мотла.

Доктора Лапшу захватила необычность художественного замысла. Работа шла день и ночь. Доктор Светлана, скрывшись в ветвях, пыталась проникнуть в творческую мастерскую живописца. Но замечательное произведение декоративно-прикладного искусства было закончено в срок и получило высокую оценку жюри конкурса, почетным председателем которого был ответственный за развитие культуры в аппарате тульского губернатора, кандидат искусствоведения, Ахмед Алузаел.

Чудесное исцеление доктора Лапши было с удовлетворением встречено всеми членами русской мафии. В поселении Ливна только и говорили о народной целительнице и ее чудодейственном методе.

Между тем жизнь в сумасшедшем доме не замирала ни на минуту. Как-то мне пришлось работать в ночную смену с медсестрой с простым марокканским именем Фортуна. От нечего делать я начал переводить на иврит роман Льва Толстого «Анна Каренина».

Потрепанный том «Анны Карениной» остался в наследство отделению судебно-психиатрической экспертизы от одного домушника, представителя старинной одесской воровской фамилии, который влез через форточку в квартиру, расположенную на девятом этаже двенадцатиэтажного дома и вышел оттуда с большим двухкамерным холодильником в руках. Представителям правоохранительных органов показался подозрительным человек, идущий медленно в гору с огромным холодильником в руках при температуре +34 °C. Полицейские стали наблюдать за необычным пешеходом, но когда из холодильника выпала бутылка водки «Финляндия» и с грохотом разбилась об асфальт, терпению бдительных офакимских полицейских пришёл конец, и они задержали прохожего с холодильником в руках.

Для человека, совершившего столь незаурядную кражу, путь от полицейского участка до психбольницы оказался недолог, но и в отделении судебно-психиатрической экспертизы он не задержался. Его психическое, впрочем, как и физическое, состояние было расценено как совершенно удовлетворительное, а неразумный поступок объяснялся непониманием израильских реалий.

Необходимо отметить, что даже самые солидные советские уголовники, если они совершали правонарушение в течение первого месяца после репатриации в Израиль, попадали в руки правосудия из-за нелепых недоразумений и незнания элементарных норм поведения. Никогда не забуду одного из самых авторитетных грузинских грабителей банков, который любил свою профессию беззаветно, и первую попытку ограбить банк совершил, даже не зная нескольких слов на иврите.

В Израиль он прибыл без багажа, с одной лишь гранатой в кармане. При этом он пребывал в полной уверенности, что с его квалификацией он заработает себе на хачапури с икрой в любой более или менее приличной стране, к которым он относил и Израиль. Грузия, после обретения долгожданной независимости, в категорию более или менее приличных стран, конечно же, не попадала.

Воспользовавшись русско-ивритским разговорником и знаниями, почерпнутыми за четыре дня изучения языка иврит, он послал записку, в которой сообщал, что если банковская служащая не даст ему денег, то он взорвет всё отделение банка. С этой запиской он явился в банк, протянул записку служащей, мягко улыбнулся и раскрыл заранее приготовленную сумку. Далее события развивались совсем не так, как он предполагал. Взглянув на записку, служащая также мягко улыбнулась, закивала головой в знак согласия, встала с кресла и ушла.

Пока изумленный налетчик размышлял, что ему делать дальше, служащая вернулась с солидно одетым господином, который тоже мягко улыбался, предложил грабителю кофе и вместе со служащей с помощью жестов пытался ему что-то объяснить.

Вооруженный гранатой новый репатриант решил, что произошло какое-то недоразумение, и оказался прав. Написанная им записка была так далека от норм ивритской грамматики, что её содержание оказалось загадкой как для юной служащей, так и для её солидного начальника. Но из их жестикуляции он понял, что через несколько минут придет охранник, который говорит по-грузински, и тогда банковские работники с удовольствием удовлетворят все его просьбы и пожелания. Прижав к сердцу гранату в знак благодарности, дерзкий грабитель покинул отделение банка до прихода охранника.

Во время следующего ограбления он действовал более решительно. Подойдя к служащей, он вынул из гранаты кольцо, покрутил кулаком, в котором была зажата граната, перед носом перепуганной женщины и на хорошем грузинском языке коренного тбилиссца потребовал денег.

Служащая репатриировалась в Израиль из Аргентины и не только не знала грузинского языка, но и не подозревала о существовании Грузии вообще. Тем не менее, она его прекрасно поняла и, ни минуты не раздумывая, стала перекладывать пачки с деньгами в предусмотрительно раскрытую сумку. Эту идиллическую сцену нарушил директор банка, который на хорошем грузинском языке спросил у налетчика, не стыдно ли ему.

Обрадованный неожиданной встречей с земляком, грабитель поинтересовался, почему ему должно быть стыдно.