Сегодня с щукинскими игра по совести, без лишнего крика. Прозевал, врасплох застали — признавай, что убит, уходи из зоны. Увидел первым — победитель. Честно! К тому же посредники есть и тут и там — обмануть не дадут. Да, тут в масштабе отряда тоже очень даже можно высокий класс стратегии показать… Да только что теперь в этом Гребешкову-то, коли он сейчас не на КП, а топает совсем в другую сторону, идет себе плетется по опушке мимо березовой рощицы к тому дурацкому стогу…
Слышно, как в роще поскрипывают тонкие белые деревца, отвешивая друг другу поклоны. Вот ветерок налетел на большую старую березу, растрепал ее возмущенно зашелестевшие гибкие зеленые плети, развеял их в воздухе и, пересчитав на лету, отпустил, умчавшись дальше. Терпкий смолистый запах нагретой листвы смешивается с жарким сухим воздухом, поднимающимся от земли, от увядшей травы. Этот знойный пряный дух сушит глаза, щекочет ноздри, заставляет часто и глубоко дышать, но не приносит ни отрады, ни насыщения. Только и остается, что поскорее снова вдохнуть да выдохнуть, вдохнуть да выдохнуть…
Славик чувствовал себя как пирожок в духовке — его припекало со всех сторон. Как он ни изворачивался, идти приходилось больше по открытому месту, солнце нещадно жгло шею и затылок, и потом очень хотелось пить… Майку Славик надел, махнув рукой на предосторожность. За стогом на той стороне оврага был пустырь, на котором стояло длинное одноэтажное здание из серого и красного кирпича вперемешку, с крохотными оконцами. Крыша строения плавилась на солнце, видно было, как от нее волнами поднимается ввысь раскаленный воздух. Это была дальняя ферма.
Он быстро забрался на верхушку стога по приставленной к нему под углом жерди и огляделся. Сзади — кирпичная ферма, за ней пустырь. Впереди, в нескольких десятках шагов — спуск в овраг, поросший редкими кустиками можжевельника и конским щавелем. Скат оврага изгибался влево и вправо, так что стог, где лежал Славик, находился в центре излучины — отлично просматривалась почти вся лощина. На противоположной стороне оврага, на Еланкином косогоре, по прямой — метров двести, не меньше, среди орешника и молодых осинок в кустах притаились ребята из Ключевки. Где-то там и Митька Храп, не сводящий глаз с этого стога, прожарившегося, казалось, до основания на июльском солнце.
Славик скрутил из сена подобие шапки и пришлепнул к макушке, чтобы не так пекло. От фермы вдруг потянуло с ветром коровьими лепешками и парным молоком. «Сейчас бы неплохо молочка холодненького. Или варенца со смородинным листиком… Тетя Тася, наверное, уже щей наварила…» Славик почувствовал, как его веки слипаются и он куда-то мягко проваливается… Нет! Спать нельзя, хотя это и трудно, в такую жару…
Внизу, совсем рядом, раздался знакомый и в то же время какой-то непонятный звук. Будто кто-то мял толкушкой в корыте картошку да еще приговаривал: «хру», «хру»… Очень это было неожиданно, и спать сразу расхотелось. Славик осторожно, как первоклассный разведчик, не выдавая своего присутствия, бесшумно подался к краю стога и вытянул шею. Фу, ты! Мешали торчащие травинки. Он еще дальше вытянулся. Что-то темное…
Славик вгляделся и обомлел. Стараясь не дышать, он отпрянул назад и с минуту соображал, повалившись на спину. Потом еще раз тихонько посмотрел, теперь уже сквозь былинки. Так и есть! Внизу под ним шевелилась спина огромного черного, в белых пятнах быка. Бык крутил хвостом с кисточкой на конце, как дирижер палочкой, и с остервенением трепал сено, выхватывая его губами из стога целыми охапками.
Это был Амур. Не бык, а зверь, гроза здешних мест.
«Дяденьки-тетеньки, вы что же это, родимые, делаете? — взмолился разведчик Гребешков. — Как же вы такую скотину без присмотра оставляете?! Кругом дети малые… Ведь это не козочка, а бык. Ну и работники! Ну и порядки тут, на этой ферме!..»
Как-то сразу вдруг вспомнились все страшные истории с этим быком. Как два года назад Амур артистов в Свинячий пруд загнал и вместе с ними лично массовика Огурина… А однажды он прицепщика Афоню чуть до смерти не загонял по полю — вот это да… Проходил себе мимо обедающих трактористов и вдруг, озверев, поддел рогами ящик, на котором за секунду до этого сидел Афоня Чумовой, и так с ящиком на глупой башке гонялся за ним целый час, пока Афанасий не догадался тикать к лесу. В другой раз отдавил пастуху ногу, распорол плечо. Ключевские бабки говаривали, что на совести этого ирода немало недобрых дел.
Выпустили его, нашли время! Вот влип… И зачем он, Славик, только приехал сюда, в эту дурацкую Ключевку! Чего он тут потерял? Уж лучше сидел бы дома, в городе, в читалку бы ходил, «Библиотеку приключений» дочитал бы…
Как же он забыл про свое правило?! Ведь он, когда ездил в деревню, никогда не брал с собой даже пионерского галстука. Во-первых, зачем он в деревне? А во-вторых, на красное бросаются быки и частично коровы — это он узнал еще во втором классе. Однажды, когда он выезжал со школой на экскурсию в колхоз, он очень переживал, что пришлось поехать в галстуке. И прикрывал его незаметно, идя по деревне, — то рукой, то букетиком ромашек, специально собранным. Так, на всякий случай. А учительница еще заметила и говорит: «Гребешков, ты чего руку на груди держишь, словно арию петь собрался? У тебя горло болит?» Пусть говорят что угодно, но когда Славик поравняется со стадом, а на нем что-нибудь красное или оранжевое — галстук, лента, значок, — всегда ему как-то не по себе, хочется сделаться таким маленьким-маленьким, незаметным… ну, как эльфик или жучок какой…
А он и есть маленький… Пусть эти матадоры и пикадоры в Испании с быками дерутся, а он не нанимался! Только вот что делать с заданием?.. Может, рискнуть все-таки и махнуть майкой, если щукинские пойдут оврагом? Махнуть один-единственный раз, а там пусть кричат, что не видели… Да нет. Ее ведь теперь и не снимешь незаметно. Быку и одного раза достаточно, чтобы увидеть. Быки, они глазастые! Амур сразу в атаку кинется. Что делать?
Ой! Вроде стог набок кренится, а у меня уже и плечи и грудку видно. Амур вот-вот заметит — и тогда конец.
Славик вздохнул, представив во всех деталях страшную картину: сначала Амур в мощном прыжке свалит беззащитного ребенка на землю, потом подденет на рога и уж после этого, сбросив бездыханное тело себе под ноги, растопчет уродливыми копытами, каждое размером с чайник… Что ж, Муха первого сентября ох и рад будет, скажет учительнице, что Гребешков, мол, ау! — нету его больше, закопали; теперь, мол, я буду вместо него. И сядет на его, Славика, место, рядом с Леночкой Французовой…
Славик еле сдержался, чтобы не всхлипнуть. Однако что же это он так беспечен? Его наверняка все еще видно.
Он зарылся в сено по самый подбородок, скосил глаза влево, вправо. Теперь даже если бык взмахнул бы крыльями и взлетел, то и сверху он не разглядел бы красную майку.
Между тем Амур времени не терял, проклятый. Он уже основательно подъел один бок у стога, и тот вот-вот грозил завалиться. Да какой это стог?! Стожок, копна какая-то, даже не копна, а копешка несчастная. «Не могли побольше сена сметать! — злился притихший Славик, обливаясь потом. — Вот погибну здесь, никто знать не будет…»
Постепенно мысли разведчика Гребешкова вернулись к его боевому заданию… Ребята сейчас сидят и надеются на него, как на самих себя. Правда, Храп свободно может и прозевать его сигнал, но Славик не до конца уверен в этом. И вдруг его осенило: а может, щукинские и не пойдут оврагом-то. Вот чудак я! Чего раньше времени в панику ударился…