Одним словом, Александр стремительно выздоравливал, что и констатировал с удовлетворением Георгий Иванович, лечащий врач, так и не сообщивший благодарному пациенту своего воинского звания (несомненно, не низкого), несмотря на его просьбы. Настал день, когда майора переодели из опротивевшей пижамы в сногсшибательный гражданский костюм и перевели в другое, не менее люксовое, жилище.

К этому времени Александр уже понял, что к госпиталю “санаторий”, как он его теперь называл, не имеет ровно никакого отношения. Скорее всего, им, майором воздушно‑десантных войск Бежецким Александром Павловичем, 1966 года рождения, русским, не бывшим, не состоявшим, имевшим, и т.д. и т.п., заинтересовалась Служба. Какая именно, почему и, главное, с какой далеко идущей целью – Александр не знал, да и не особенно желал вдаваться в подробности. Старый служака, как он сам себя небезосновательно характеризовал, весьма неглупый, майор твердо знал одно: скоро халява неизбежно закончится. А по ее окончании один бог знает (кстати, и в палате и в его нынешнем номере в красных углах висели иконы, причем даже на дилетантский взгляд потомственного атеиста, разбиравшегося в иконописи примерно так же, как и в классическом балете, не ширпотреб), куда и в какое дерьмо его зашвырнет завтра судьба‑индейка. Поэтому Александр ел, спал, качался на тренажерах, смотрел телевизор, читал детективы и русскую классику (находя их в книжном шкафу апартаментов), резался на компьютере, ранее виденном редко и только издали, в “стрелялки” типа “Doom” или “Quake”, а также приятно проводил вечера попеременно то с Валюшкой, продолжавшей преданно бегать к бывшему пациенту, то с еще одной, весьма незаурядной во всех отношениях, девицей – Ингой, по совместительству (или по ошибке, что более похоже на правду) служившей в этом веселом доме (не поймите превратно) горничной.

Кстати, в постели с последней он от скуки начал оживлять свои познания в немецком языке, казалось прочно забытом еще со школьной скамьи. Инга оказалась остзейской немкой родом из Прибалтики – Александр и не подозревал, что такое возможно после десятилетий ленинско‑сталинско‑хрушевско‑брежневской национальной политики партии – и в минуты расслабления переходила на родной язык. Сначала из любопытства, но затем увлекшись, Александр попытался поддержать фривольный разговор на языке тевтонов и швабов, как выяснилось, довольно успешно. Совершенно случайно он обнаружил на компьютере программу, обучающую немецкому, и, поупражнявшись днем, вечерами потрясал Ингу своим шпреханьем, день ото дня становившимся все более и более уверенным.

Иногда, пресытившись бездельем, Бежецкий посещал местное “офицерское собрание”, размещавшееся на втором этаже роскошно обставленного здания “санатория”, затерявшегося, судя по окружавшему пейзажу, все‑таки в Уральских горах (не в Карпатах или Пиренеях же, в конце концов). Контингент, посещавший клуб, был весьма разнороден. Глядя на некоторых завсегдатаев, Александр с трудом воспринимал их как офицеров. Скорее данным индивидуумам подошли бы сугубо гражданские профессии: бухгалтер, врач, учитель… Другие же, напротив, были прямо‑таки эталоном офицерства, причем старого, кастового. Щеголеватый вид, выправка, ровное обращение… Никаких тебе, понимаешь, “товарищ”, только “господа”, “сударь”, “мадам”. Как‑то само собой возникло желание подражать этим образчикам истинного офицерства, перенимать, так сказать… С одним из них, среднего роста и западноевропейского типа господином, явно кадровым военным, хотя и в цивильном, Бежецкий познакомился как‑то вечером за бильярдным столом.

– Штаб‑ротмистр Вельяминов Георгий Николаевич, – представился тот, четко впечатав подбородок в узел галстука и лихо прищелкнув при этом каблуками щегольских туфель так, что Александру послышался призрачный звон гусарских шпор.

Приняв предложенную игру, Бежецкий тоже, хотя и не так лихо, щелкнул каблуками:

– Майор Бежецкий, Александр Павлович. Если не ошибаюсь, ваше звание, Георгий Николаевич, соответствует старшему лейтенанту?

– Извините, Александр Павлович, вы не правы, – заметил штаб‑ротмистр. – Штаб‑ротмистр по “Табели о рангах”, бессмертному творению Петра Великого, соответствует пехотному званию штабс‑капитана, а в Советской Армии эквивалентен, скорее, капитану. А ваше звание, господин Бежецкий, более соответствует ротмистру.

– Но ротмистр, насколько я знаю, кавалерийское звание. Какое же отношение я, позвольте, имею к кавалерии?

– Вы правы, ротмистр, воздушно‑десантные войска не относятся к кавалерии, но при возникновении авиации во многих странах мира (в Российской Империи, кстати, тоже) на этот революционно новый вид войск были, как бы это выразиться, “спроецированы” кавалерийские звания. К примеру, в США аэромобильные войска даже эмблему переняли от кавалерии и носят на шевроне и в петлицах скрещенные сабли. Мне кажется, вы, ротмистр, имеете прямое отношение к аэромобильным войскам, а?

– Но явно не к американским, штаб‑ротмистр.

Они молча играли несколько минут. Штаб‑ротмистр играл профессионально, легко и непринужденно, чего нельзя было сказать о Бежецком. Однако майор с детства не отличался обидчивостью и старался учиться всегда, когда предоставлялся случай. Спустя несколько вечеров после знакомства со странным офицером он с удовлетворением отметил значительно возросшее личное мастерство. Теперь он легко обыграл бы всех своих прежних противников, представься такой случай.

Лихо закатив в лузу шар от двух бортов, Александр вернулся к интересной теме:

– А вы, штаб‑ротмистр, кавалерист или авиатор?

Вельяминов, опустив кий, пристально поглядел в глаза Александру и заметил:

– Кавалерийские звания были приняты не только в авиации, господин Бежецкий.

Александр быстро прокрутил в голове содержание прочитанной совсем недавно классики и удивился:

– Неужели?…

По‑прежнему пристально глядя в глаза Александру, Вельяминов бросил:

– Да, я имею отношение к спецслужбам, ротмистр. Вы меня правильно поняли, я жандарм. Честь имею! – И, осторожно положив кий на сукно, повернулся на каблуках и оставил Бежецкого переваривать услышанное.

* * *

Переваривал и делал выводы Александр долго. Вечерами он продолжал сражаться на бильярде со “штаб‑ротмистром”, иногда вызывая того на беседу и анализируя услышанное. По всему выходило, что влип майор на этот раз во что‑то весьма странное, выгонять его вроде бы пока не собираются, но и события не форсируют, готовя к чему‑то и терпеливо ожидая от Бежецкого резких телодвижений.

Дня через три Александра, валяющегося после обеда на кровати, осатаневшего от безделья и неизвестности, посетила светлая мысль:

– Таньша, а Таньша! – позвал он копошившуюся по хозяйству в одной из четырех комнат люкса горничную.

Таня, сменщица Инги, была местной уроженкой и любила, когда “барин”, как она дурашливо называла Бежецкого, звал ее именно так. Надо сказать, это была самая безобидная из ее заморочек.

– Тань, а не принесла бы ты мне бумаги листок и конверт?

– К чему это вам, барин?

– Да старикам черкнуть хочу.

– А‑а!

Таня повернулась и неторопливо пошла продолжать прерванное занятие, а Бежецкий с нетерпением принялся ожидать результатов своей “провокации”.

Результаты, как водится, не заставили себя долго ждать.

За ужином в клубе к столику майора подошел один из вестовых, как Александр про себя называл подтянутых молодых людей, постоянно молчаливо сновавших по зданию “санатория”, и сообщил:

– Александр Павлович, вас просят зайти после двадцати часов в кабинет номер четыреста три.

“Началось!” – радостно подумал Бежецкий и, вежливо поблагодарив вестового, вернулся к трапезе.

После ужина, полчаса послонявшись по своему люксу, Александр точно в назначенное время стоял перед указанным кабинетом на четвертом этаже. Когда стрелки его “ориента” {кстати, тоже местный подарок) замерли на нужной цифре, он деликатно постучал в дубовую монументальную дверь с одним только номером, без таблички.