Володька выдержал паузу:

– Поздравляю, конечно… Кому дела сдаешь?

Бежецкий взглянул на дувшегося, как мальчишка, друга и едва подавил усмешку.

– Государственная тайна.

Штаб‑ротмистр демонстративно отвернулся.

– Ладно, не дуйся. Мишенька Оболенский теперь шефом будет.

– Что‑о? Ленский? Да он разве потянет дело? Что они там, наверху, с ума все посходили, что ли? Лучше бы Таську, секретаршу твою поставили. От нее хоть какая‑то польза есть!

Александр отлично понимал Володькино негодование. Как всегда, недоступная простому смертному начальственная логика в очередной раз совершила “поворот все вдруг”: вместо обещанного ротмистра Афанасьева, хоть и не совсем специалиста, но все же человека опытного и проверенного в реальном деле, отдел пришлось передать отпрыску известнейшей фамилии, последовательно провалившемуся на всех постах и до сего момента протиравшего штаны в регистрационной вместе с несколькими барышнями. Ротмистр, третий князь Оболенский Михаил Владимирович, за глаза обычно по причине ярко выраженного инфантилизма, доходящего до крайности, называемый Ленским, был типичным примером протекционизма, царившего во всей государственной системе еще десять‑пятнадцать лет назад, но теперь, слава богу, понемногу уходящего в прошлое. Бежецкий сам с трудом представлял на своем месте сего великовозрастного дитятю, а уж на полный завал текущих дел, причем в самое ближайшее время, мог смело поставить рублей сто, решись хоть какой‑нибудь кретин заключить настолько проигрышное пари. Туповатый и беспомощный в делах, Мишенька тем не менее был злопамятным и мстительным, что хорошо помнили некоторые из прошлых его шефов. Клан Оболенских, многочисленный и влиятельный при дворе, горой стоял за своих отпрысков, невзирая на их деловые качества и наличие серого вещества под черепной коробкой. Отдел ждали мелочные разборки по пустякам, увольнение некоторых записных шутников (среди которых Бекбулатов занимал не самое последнее место), в свое время недальновидно пускавших по рукам довольно талантливые, но крайне фривольные переложения “Евгения Онегина”, где фамилия Ленский была виртуозно заменена на Оболенский, и едкие неприличные карикатуры.

– Ну тебе‑то отчаиваться не с руки, князь, – дав другу выговориться, изрядно переворошив запасы ненормативной лексики, вставил Александр, – я тебя с собой забираю, сдавай свои бумажки поручику Раалери. Два дня тебе отпускаю на сборы…

– Да ты что? Во дворец?

– Туда, Володя, туда. В святая, так сказать, святых…

* * *

Щербатые столетние ступени под ногами, как клавиши рояля под рукой профессионала. Уже колет в боку. Чертово старье! Естественно, никаких лифтов. Хочешь не хочешь, а придется переходить на шаг, тридцать семь это вам не семнадцать, несмотря на постоянные занятия физической культурой.

Грохот выстрелов, стальными ядрами катящийся по гулкому лестничному пролету, заставляет снова ускорить шаг. Александр, тяжело дыша, собрав всю свою волю в кулак, поднимается еще на один этаж. Ага, вот и они. На заплеванной лестничной площадке по обе стороны одной из трех обшарпанных дверей прижались к стене трое оперативников с пистолетами в руках. Еще двое на лестнице, пролетом ниже. Острый запах пороховых газов перешибает даже едкую застарелую вонь кошачьей (и, похоже, не только кошачьей) мочи, кислой капусты и прочей дряни, всегда царящую в подобных парадных. Дверь, “обрамленная” двумя плечистыми фигурами, не менее грязная, чем остальные, украшена десятком свежих, щетинящихся веселой белоснежной щепой пулевых пробоин. Судя по солидному диаметру отверстий, сильно похоже на “ингрэм”. Черт побери, где эти подонки берут столько американских “трещоток”? Похоже, коллеги из Третьего Отделения не мычат, как говорится…

Один из оперов суетливо спускается на пролет вниз, к Бежецкому, и начинает:

– Ваше благородие, согласно…

– Довольно, вахмистр, – обрывает его Александр, – потери есть?

– Никак нет. Стреляет вслепую, на голос. Брусенцов позвонил, представился газовщиком, а тот сразу…

“Боже мой, неужели ничего оригинальнее они придумать не могут? Бараны, прости господи!” – устало подумал ротмистр, а вслух спросил:

– Подмогу уже вызвали?

– Так точно, ваше благородие! – гаркает вахмистр, как на плацу.

Вверху тут же грохочет автоматная очередь, чуть приглушенная дверью, и рой пуль, визжа и звонко чокаясь о стены, совершает прихотливый танец рикошета. Известка и осколки штукатурки сыплются сверху на присевших Александра и вахмистра.

Фу, слава богу, пронесло. Как там зовут этого вахмистра? Вроде бы Нечипоренко. Плохо. Нужно знать всех своих подчиненных, причем не только по фамилии. Пусть и из низшего звена.

– Не кричите, вахмистр, – весьма запоздало одергивает ротмистр рьяного служаку.

– Я же говорю, господин ротмистр, на звук бьет! – виноватым полушепотом откликается вахмистр. Критически взглянув на дверь, добавляет: – Впрочем, сейчас и прицелиться сможет. – В двери зияет уже вполне приличный пролом. – Давайте спустимся от греха, господин ротмистр!

Упрямиться глупо: здесь не передовая.

Далеко внизу хлопает дверь, и слышится топот множества ног.

– Вот и подмога, господин ротмистр, – зачем‑то еще более понизив голос, сообщает Нечипоренко.

Через минуту спецотряд полиции злорадно оттирает оперативников на второй план. Здоровенные детины в черных комбинезонах и глухих шлемах, горбатые от бронежилетов и увешанные разнообразным снаряжением, накапливаются пролетом ниже простреливаемого.

В приготовлениях к штурму протекает полчаса. Полицейские как всегда предельно деловиты и собранны. Они явно бравируют перед “этими жандармами”, показывая свою действительно неплохую выучку. У осажденного уже два раза сдавали нервы, и он открывал беспорядочную пальбу, не жалея патронов, которых, судя по всему, у него было завались. У осаждающих появились первые потери: один из оперативников, совсем еще пацан, не выдержав пытки ожиданием, вдруг кинулся вниз по лестнице к своим через простреливаемое пространство, понадеявшись на русский авось. Как случается почти всегда, авось его подвел, и большую часть пути парень прокатился по ступеням с простреленными плечом и ногой. Каким‑то чудом, не увеличив списка пострадавших, его удалось втащить в “мертвое пространство” в тот самый момент, когда пули уже цокали вокруг его бесчувственного тела.

Операция неоправданно затягивается. Предводитель “спецотрядовцев”, не отзываясь на вопросы, напоминает медитирующего йога, видимо получая последние начальственные указания по вмонтированной в шлем рации. Бежецкий уже успел переговорить по напоминальнику с конторой и вызвал своих ребят. Пострадавший, вахмистр Иванов, отправлен в госпиталь.

Наконец старший спецгруппы, видимо получив все недоступные Александру ценные указания, кивает и, глядя на часы, медленно поднимает руку. Судя по его поведению, именно сейчас штурм и начнется. Один из полицейских протягивает Александру и его спутникам специальные маски с респираторами. Ага, будут применять газ. Да, оставшемуся наверху оперативнику придется немного поплакать и покашлять вместе с упорно обороняющимся “нарком”.

Где‑то вдалеке слышатся выстрелы и звон стекол. Как и следовало ожидать, отвлекающий маневр: полиция как всегда действует грамотно. Старший из полицейских решительно дает отмашку. Все, началось! На верхнюю площадку летят дымовые гранаты, и через пару секунд все кругом заволакивается густым, как кисель, маревом. Немилосердно толкаясь, полицейские взлетают по лестнице. Их действия точны и выверены постоянными тренировками. Неудивительно – ведь приборы в шлемах, в отличие от всех остальных, позволяют им видеть в этом молочном коктейле. Выстрелов не слышно, видимо, осажденному уже не до стрельбы.

Раздается глухой сдвоенный хлопок: взорваны оба замка двери. Выстрелов по‑прежнему нет.