– Сначала мы летим невысоко, и под нами проплывают какие‑то дома, улицы. Я вижу внизу Лену, кого‑то еще, вспоминаю, что она должна вскоре приехать, и стремлюсь к ней, но девочка удерживает меня: “Не надо, Инка ей расскажет”, и мы продолжаем медленно лететь.

Когда Александр рассказывал все это духовнику, у него мороз бежал по коже. Отец Алексей внимательно слушал, кивая.

– Мы поднялись уже очень высоко. Я чувствую, что все‑таки, не заметив этого, смял кольцо и продолжаю комкать его, словно комочек глины. Я пугаюсь, что упаду – ведь для меня это основа моего полета, волшебство, – но девочка говорит, что кольцо больше не нужно, забирает его и почему‑то прячет в небольшой полиэтиленовый мешочек с застежкой, вроде тех, в которых хранятся лекарства. И верно – мы продолжаем лететь как ни в чем не бывало.

Вдруг, я даже не замечаю как, наш полет заканчивается. Мы в каком‑то парке с тропическими деревьями. Кругом пышные пальмы, еще какие‑то деревья, множество бассейнов, по‑моему, фонтаны, песчаные дорожки. Все это удивительно ярко, красиво, напоминает виденную когда‑то давно черно‑белую фотографию не то Сочинского, не то Батумского дендрария. Одним словом, субтропики пятидесятых‑шестидесятых годов. Но тут все реально и в цвете. Пока мы летели, было светло, а теперь потемнело, деревья выделяются на фоне совершенно темного грозового неба, но грома не слышно и молний не видно. Мы опускаемся, и я, чтобы девочка не ушиблась, как‑то неловко приземляюсь на локоть.

Девочка указывает мне на руку и говорит: “Ты выпачкался”. Я – в белой рубашке с длинными рукавами, типа свадебной. Смотрю на рукав и вижу, что он запачкан черной грязью, хотя в парке кругом золотистый песок. Я плюю на ладонь и пытаюсь оттереть грязь, но никак не получается. Я зачерпываю пригоршню воды из плещущегося рядом у ног бассейна. Вода желтоватая, как в летнем пруду, теплая. В ней плавают водные растения. Какое‑то сладкое чувство, ощущение счастья.

Я никогда не видел в реальности водяных лилий, но знаю, что это они, хотя вижу их только краем глаза. Бассейн мелкий, хорошо видно песчаное дно. Я продолжаю очищать рукав. Девочка (я ее уже не вижу, слышен только голос) говорит мне, чтобы я целиком залез в воду и искупался, но я боюсь, так как знаю, что не умею плавать. Девочка настаивает, и голос ее разительно меняется, становясь резким, сварливым, неприятным. Я замечаю, что мои босые ноги увязают по щиколотку в грязи, которая откуда ни возьмись появилась на месте дорожки. Она противного желто‑бурого цвета, в ней попадаются какие‑то корни. Я вспоминаю, что в детстве читал о тропических лесах, о том, сколько в такой грязи может быть всяких червей, пиявок и прочих паразитов. Я брезгливо поджимаю пальцы и вижу, что грязь действительно кишит червями, а один впивается мне в ступню. Девочка настаивает, чтобы я залез в воду, но я в ужасе отказываюсь, потому что если в грязи такое, то что может быть в воде?

Я просыпаюсь. Только‑только светает. Сердце колотится. Обычно плохие сны снятся, когда спишь на левом боку, но, так как я переворачиваюсь на него, значит, сон мне приснился на правом. Я стараюсь уснуть снова, но все равно, хоть и затуманенным сознанием, пытаюсь анализировать сон. Приходит не догадка, а какое‑то знание, что странный парк – райский сад, девочка – мой ангел, бассейн – река Иордан (не знаю почему, но это уверенность), а грязь на рукаве – мои грехи. Я отказался ступить в воду и очиститься, значит, не видать мне райского сада, и я стану добычей могильных червей. Это очень плохо. Мне кажется, что я скоро умру или случится что‑то плохое с кем‑то из моих близких. Муторно продолжать.

Духовник долго молчал, а потом произнес, опустив глаза:

– Грехи наши тяжкие, сын мой. Молись, молись…

* * *

Задумавшись, Александр не заметил, как кто‑то вошел в кабинет, и поднял голову от бумаг, только услышав какой‑то вопрос. Какой, не расслышал.

– Да?

Перед ротмистром стояла секретарша нового шефа, миловидная полька средних лет Гражина Стоковская.

– Что вы сказали, мадам?

Пани Стоковская снова что‑то начала говорить, но вдруг ее глаза, и без того огромные, округлились до невозможных пределов, она, охнув, зажала рот ладошкой и отшатнулась к двери. Александр проследил за взглядом дамы и с изумлением увидел в своей руке, сжатой так, что побелели костяшки пальцев, собственный револьвер со взведенным курком…

С трудом успокоив рыдающую женщину и напоив ее сердечными каплями из аптечки, предусмотрительно устроенной в шкафу, Бежецкий выдворил Стоковскую за порог, убедив ее, что просто чистил оружие и задумался над одним важным текущим делом. Поверила ли секретарша в эту легенду и сколько человек через пятнадцать минут будут посвящены в страшную тайну о чуть было не застрелившемся ротмистре, сейчас было не важно. Главное было собраться с мыслями.

Александр накапал себе того же снадобья в стакан, не разводя водой, залпом выпил и, чувствуя во рту приятную мятную горечь, взглянул на мирно лежащий в ящике стола револьвер.

Протянутая к нему рука заметно дрожала…

* * *

Володька вел автомобиль, как всегда, на предельной скорости. На одном из перекрестков их чуть не протаранил допотопный “мерседес” с гельсингфорскими номерами. Разъяренный красномордый чухонец, мешая русские и финские слова, обвинял Володьку чуть ли не в покушении на свою драгоценную жизнь, но синие “корочки” оказались сильнее национальной солидарности, и полицейский, оказавшийся земляком гельсингфорсца, вздохнув, вынужден был взять под козырек. Для Бежецкого, погруженного в свои переживания, данный инцидент прошел практически незамеченным. Он вообще очнулся только тогда, когда увидел промелькнувшую за окном Персидскую мечеть, расположенную, как известно, на Второй Каменноостровской.

– Слушай, Володька, ты же говорил, что твой хивинец на Лиговке живет.

За два дня размолвка как‑то сама собой забылась, и друзья болтали по‑прежнему непринужденно.

– А что вам, господин граф, обязательно азиат‑с необходим? – Володька знакомо скалил зубы. – Уж не неравнодушны ли вы…

Александр смутился:

– Да нет, мне лично все равно. Но я – то думал…

– Мне тут более приличного знахаря порекомендовали. Никакой азиатчины – истинный друид. Знаешь, эти ирландские колдуны… Древесные гороскопы, белые балахоны, жертвоприношения… Стоунхендж…

– Стоунхендж – в Англии.

– Что‑что?

– Я говорю: Стоунхендж находится в Англии.

– А какая разница?

Александр неопределенно пожал плечами:

– Надеюсь, хоть в жертву он меня не принесет?…

– Трус! – фыркнул штаб‑ротмистр. – Ага, вроде бы приехали.

“Вятка” плавно свернула под арку, в замусоренный дворик‑колодец, безликий, как и большинство питерских дворов, и остановилась у неприметного подъезда. Александр потянул ручку двери.

– Третий этаж, квартира номер двадцать семь.

Уже совсем было покинувший машину Александр плюхнулся обратно на сиденье и повернулся всем телом к Бекбулатову:

– А ты что, со мной не пойдешь?

Володька зашелся хохотом:

– А за ручку тебя не подержать? Ты что, к венерологу идешь, что ли?

Александр снова пожал плечами:

– Нет, но я думал, ты меня представишь этому знахарю.

– Да я его знаю столько же, сколько и ты. Я же тебе только что объяснял: мне его самому только вчера посоветовали. По знакомству. Понял?

– Странные же у тебя знакомства, – заявил Бежецкий, обиженно хлопая дверью.

* * *

Дверь с потемневшей медной табличкой “Алсенс Карл Готфридович. Доктор медицины” открыла симпатичная горничная в коротеньком платьице с передником и в кружевной наколке на белокурых стриженых волосах. Выслушав Александра, она приветливо улыбнулась и, отступив в глубину прихожей, игриво поманила его за собой.