Наводящая ужас тема вины поднимается снова и снова. Даже в ночь перед Азенкуром Генриха V терзали думы о грехе и искуплении:

Генрих V избежал проклятия. Ему наследовал его сын, Генрих VI, чья слабость и неспособность контролировать вздорную аристократию дала Ричарду Йоркскому благоприятную возможность более решительно возобновить свои легитимистские притязания на трон. Одна трагедия перерастала в другую. Каждое новое преступление порождало очередную волну бесчинств. Убийство двух принцев — сыновей Эдуарда IV в Тауэре — плата за вероломство, совершенное им по возвращении из изгнания в 1471 г.: чтобы получить поддержку, он сразу заявил, что прибыл, дабы вернуть себе только герцогство Йоркское, свое фамильное владение, а не корону! В конце концов Босуортское сражение потопило в крови чудовищное воплощение злодейства в лице Ричарда III и объединило династии Йорков и Ланкастеров браком Генриха VII и Елизаветы Плантагенет:

Все было готово для спокойствия и процветания Англии Тюдоров.

Законы жанра вынуждали Шекспира вмещать все события в определенные временные рамки. Он свел унылое описание политической жизни и войн к неисторическому, но трагическому единству, потрясающему нас своим напряжением и ужасом: вслед за Маргаритой Анжуйской мы представляем это царствование «пристанищем жестоких убийств». Начиная с призыва герцогини Глостер отомстить за Ричарда II, через шокирующее хвастовство принца Генриха, что он мог бы похоронить его легкомыслие в кровавых одеждах, через сцену при Тоутоне, где отец убивает сына и сын отца, зловоние смерти и ужаса достигает своего апогея в последних ядовитых издевках королевы Маргариты, обращенных к герцогине Йоркской:

Однако столь кровожадную моралистическую стилистику нельзя считать полностью восходящей к традиции Полидора Вергилия и летописцев династии Тюдоров. Истоки такого подхода могут быть найдены в пропаганде Йорков. Проблема обоснованности притязаний дома Йорков не была столь простой, как заставляет нас поверить эта отредактированная всеми сторонами история.

В Англии XV века не существовало никакого сформулированного публичного права, регламентирующего престолонаследие. Ланкастеры претендовали на корону как наследники Эдуарда III по мужской линии, отрицая права Ричарда Йоркского, основного наследника, ведущего свой род по женской линии (Ричард Йоркский также был наследником и по мужской линии от пятого сына Эдуарда III, Эдмунда Лэнгли, но он никогда не основывал свои требования на этом факте), допуская, таким образом, существование в Англии вариант салического закона, который был ими же отвергнут во Франции.

В 1460 г. Ричард Йорк вновь поднял эту проблему и в ходе длительных дебатов пытался доказать правомочность своих притязаний, основываясь на аналогии с общим правом. В итоге благодаря этой аналогии заседавшая в парламенте знать, хоть и неохотно, признала его претензии правомерными. Достигнутый тогда компромисс, по которому Йорк признавался наследником Генриха VI в обход сына Генриха, принца Эдуарда, вскоре был разрушен. После того как несколькими неделями позже при сражении близ Уэйкфилда Ричард Йорк был убит, а Маргарита Анжуйская во Второй битве при Сент-Олбенсе победила другую армию сторонников Йорка под началом графа Уорика, лишь остаток фракции ради спасения отчаянной ситуации провозгласил сына Йорка, графа Марча, королем Эдуардом IV. Сторонники нового короля отнюдь не были многочисленны. Необходимость заставила его использовать любые возможности для укрепления своего шаткого положения.

Во время коронации в Вестминстере 4 марта 1461 г. была произнесена специальная речь, доказывающая его право на престол; это заявление повторилось почти дословно в ноябре на заседании его первого парламента. Король вместе со своими советниками отстаивал свои права, основываясь на декларации, которую его отец провозгласил за несколько месяцев до этого: «Даже если закон пока почивает и безмолвствует, все же он не зачах и не канет в вечность». Они делали вид, что никто не может поставить под сомнение законность права Эдуарда, и недавние беспорядки в королевстве язвительно приписывали Божьей каре за столь длительное терпение узурпации трона Ланкастерами и несправедливое лишение династии Йорков законного права на престол. Согласно такой интерпретации, Генрих IV «захватил корону и титул короля и повелителя этого государства и всех владений его; и, не удовольствовавшись даже этим, он замыслил еще большую гнусность, пугающую своей жестокостью, подлостью и злодейством: короля нашего Ричарда, помазанного на царство, коронованного и благословенного, и господина своего, и самого высокородного лорда на этой земле, против всех законов Божьих и человеческих и клятвы верности, свирепо и жестоко предал он лютой, отвратительной и мучительной смерти; вот почему скорбные предсмертные стенания каждого христианина, обращенные на небеса, не забыты и на земле, особенно в королевстве английском — потому, что оно терпело натиск невыносимого преследования, наказаний и несчастий, подобных которым не знало ни одно христианское государство… смуты, междоусобицы и беды, бесчинства, потоки невинной крови, попрание законов, несправедливость, бунты, вымогательства, убийства, насилие и порок верховодили в благородном государстве английском»^{8}.

Правительство следило, чтобы такая пропаганда имела как можно более широкое распространение, и уже одно только чтение этого специфического заявления в парламенте должно было гарантировать, что оно станет хорошо известным. Полидор не смог не подпасть под влияние столь резких оценок. При описании эпохи правления Эдуарда IV он полагался как на популярную устную традицию, так и на воспоминания наделенных властью людей, переживших события тех дней, или тех, кто по крайней мере слышал о них от своих отцов. Поэтому он отразил то мнение о конце династии Ланкастеров, которого придерживались его современники-англичане, оказавшиеся под сильным воздействием пропаганды Йорков. «Миф Йорков», так настоятельно насаждавшийся в 1461 г., несомненно, должен был заложить основы более совершенного «мифа Тюдоров».

С тех пор как возобладал этот миф, многие поколения авторов, очевидно, полюбили писать о пятнадцатом столетии как о пропитанном кровью времени вырождения и упадка и сравнивали его с великим созидательным периодом средневековья. По современным меркам это столетие было буйным и хаотичным. Было ли оно значительно хуже, чем четырнадцатое или шестнадцатое столетие, и являлись ли его беспорядки результатом гражданских войн — это уже другой, и весьма спорный, вопрос. Очень эффектный, эклектичный сплав красочных легенд, кровавых сражений, изгнаний и лишения прав, стремительных разорений, ночей, полных отчаяния, и внезапных побед вводят в заблуждение относительно истинного состояния дел в стране. Скорее всего, в пятнадцатом веке Англия была захвачена войнами не более, чем в предыдущие столетия. Между 1066 и 1377 г. было только два периода длиною более тридцати лет, когда в стране в основном преобладал мир^{9}. В течение Войны Роз продолжительность активных боевых действий между первым сражением при Сент-Олбенсе (1455 г.) и сражением при Стоуке (1487 г.) в сумме составляла немногим более двенадцати или тринадцати недель — двенадцать или тринадцать недель за тридцать два года^{10}. Продвижение Генриха VII с момента его высадки в Милфорде до его победы на Босуортском поле продолжалось только четырнадцать дней.