— Может, попросить другой номер? Здесь вид из окна дурацкий, — вторю я.

— Это завтра! Давай-ка костерчик соорудим! Проверь зажигалку! Высохла? А я там у леса какие-то грибы видел, пойду, срежу…

И мы разместились здесь. Успели до полной темноты. Зажигалка не подвела! Чиркнула, и робкий огонек подпалил желтую газету «Из рук в руки» четырехлетней давности, которую кто-то предусмотрительно нам оставил, а потом и костерчик живительно затрещал. Дым уходил в жестяную дыру на крыше этого необыкновенного «отеля». Жар заполнял наши временные апартаменты. Мы, наконец, сняли кроссовки, носки, соорудили из железок мангала держалки для них. Петенькиной курткой завесили оконный проём. Свою олимпийку я тоже подвесил на гвоздь, что был вбит в стенку. В центр костра поставили кирпич, на него сложили жариться красавцы грибы. Я велел Петеру снимать джинсы, чтобы перетянуть рану заново. Его серые джинсы тоже повесили на гвоздь, они слишком узки, рану тревожат. Супер! В лесной чаще, в медвежьем углу, в покосившейся хибарке расхаживает парень в чёрной майке и в серебристых стрингах. Ещё и задом ко мне поворачивается! Стриптизёр хренов!

Мы осторожно развязали платок, убрали кроваво-зеленую полынную массу с коричневой салфеткой. Я смочил оставшуюся салфетку водкой и не без удовольствия промыл рану вновь. Петер стоически перенёс, не пискнув. Леопардовый платок повесили сушиться, а я ножом взрезал белую мягкую подкладку своей финфлеровской курточки, сделал две полосы. Завязали ногу. Потом ели жареные грибы. Без соли – мрак! Но есть хотелось так, что слюнями можно захлебнуться было! На десерт – сникерс! Вместо компота – большой глоток водки! Оставили антисептика на дне, чтобы завтра еще раз рану обработать.

Рай! Тепло, темно, в желудке шоколад с водкой, рядом стриптиз! Вот это жизненный поворот! Эк меня угораздило!

— Пит, а тебе не кажется, что нас ищет полиция?

— Возможно! У Хабарова свои люди везде…

— Ты думаешь, что всё это может хорошо закончиться?

— Предпочитаю об этом не думать!

— Будем спать по очереди?

— Нет! Это глупо. Нас ночью не будут искать. Заведу будильник часов на пять. Встанем раньше и сгинем отсюда. А костер пусть гаснет…

Он двигается к краю нар, к самой стенке, устраивается на правый бок, больной ногой вверх. Хлопает по деревяшке рядом с собой!

— Иди ко мне! — нарочито томно, облизнув губы, призывает меня.

— Надеюсь на то, что я не в твоем вкусе, Петенька!

— И не надейся!

— Пит, обещай, что не будешь… э-э-э… это…

— Любить? Целовать? Трогать?

— Ну… в общем, ты понял!

— Хорошо, обещаю. Но отсосу точно! Сыграем ролевуху: типа тебя в член гадюка сегодняшняя укусила, а я тебя спасаю!

— Ты идиот?

— Иди спать уже, гомофоб!

Ложусь рядом с этим болтуном в стрингах. Он по-хозяйски устраивает мою руку под свою голову, двигается ко мне вплотную, прижимается, обвивает меня своей рукой. Начинаю вякать, а он прерывает:

— Хватит уже! Так теплее! Всё, дрыхни! Я устал, как собака. Ты же не думаешь, что у меня что-то еще в причинном месте ожить может после такого дня?

Ну… Я и замолк. Рядом действительно теплее. Я даже повернулся к нему и тоже обвил рукой спину, ногу протиснул меж его голых конечностей. Парень уткнулся мне в ключицу и засопел. А я долго не мог. Карусель в башке, все тело ноет, да еще и этот ароматный мальчик рядом. Рассматривал его лицо, осторожно провёл по его спине к заднице. Ягодицы упругие, круглые, холодные. Наверное, приятно, когда что-то тёплое зад прикрывает? И оставил там свою ладонь, грею…

Мысли наскакивают друг на друга, бьются о мой лоб. Но одна самая упертая, как та гадюка – носом о камень: «Это приключение, этот смертельный риск и эти холодные ягодицы я буду вспоминать и через двадцать лет своей преснятины».

* Маршак С.Я. «Рассказ о неизвестном герое»

Комментарий к – 3 –

========== – 4 – ==========

Назвать сном моё состояние этой ночью можно с большим трудом. Оказывается, спать без подушки и без одеяла почти невозможно, изнежены мы цивилизацией. Тем удивительнее, что Петер уснул быстро, буквально вырубился. Как будто он привык спать в таких условиях! Я же грезил о душе, о приятном прикосновении к голому телу чистых простыней, о пружинящем матраце, о тяжёлом одеяле, которым можно укрыться от нудящих комаров. Как он спит? Да ещё и мысли эти тоже, как комары: их отмахиваешь, а они возвращаются!

Мысли превращались в сны. В конце каждого короткого блокбастера в меня стреляли, я просыпался, воскресал и усилием воли начинал думать о другом. Потом опять сон, и опять выстрел. Синусойда ночи вымотала больше, нежели дала роздых. Последний, уже утренний сон был, наиболее бредовым. Там в меня стреляла Дашка. Я даже кричать во сне принялся! А Дашка подбегает ко мне, умирающему, гладит по лицу и шепчет:

— Тише, тише… всё хорошо, тише, тише, мой хороший…

Дашка начинает меня успокаивать своими губами по подбородку, по щекам и в губы! Как? Она же мне дочь! Ужас! Но целует нежно, губы холодные, глаза даже в темноте сиреневые. Стоп!

— Петер? — с силой отталкиваю от себя присосавшегося юнца. — Идиот! Кто тебе позволил?

- Вот, так и делай людям добро! – недовольно, но с улыбкой пробурчал Петер. – Ты орал мне прямо в ухо! Я тебе помог, а ты!

— Я же сказал, не прикасайся ко мне!

— Интересненько! Тебе, значит, можно всю ночь мять мою задницу, а мне «не прикасайся!»?

— Я? Мял? Задницу? Что ты несёшь?

— Ой! Только не надо сейчас сочинять, что тебе что-то там снилось, что без сознания, что не помнишь… Я, можно сказать, ночь не спал из-за этого, терпел!

— Идиот! — это всё, что я мог ему ответить. Я раздраженно слезаю с нар, натягиваю носки и кроссовки. Пойду наружу, проветрю мозги и отолью! Бросаю этому педику, выходя: — Одевайся! Светает уже!

Утро зябкое, сизое, притихшее. Отлил в сторонке. Решил умыться, трава широкая, сочная, мокрая от росы в центре опушки. Провожу рукой, набираю природной сладковатой влаги, освежаю лицо. Продираю всё ещё слипшиеся и опухшие от вчерашних приключений глаза. Вдруг вдали человеческий крик, что кричат - не разобрать, но на него последовал отзыв. Люди в той стороне, откуда мы вчера пришли. От Мочхи лес прочесывают с утра пораньше? Опа! Да вон там вроде и человечка уже видно! Мать вашу!

Бегу в домик, сумку на себя, нож увидел, схватил, в сумку бросил, олимпийку напялил, куртку с оконца срываю. Шиплю парню, что полуодетым стоит - он штаны только до колен надел и осторожно на рану свою надвигает:

— В ста метрах люди, уходим!

— Блядь! — Петер резко с всхлипом боли вздёргивает на себе штаны, хватает кроссовки в руки, устремляется к двери.

— Нет! Там увидят, в окошко!

Я первый пролезаю в кособокий проём, спрыгиваю. Из оконца показываются сначала руки с кроссовками, потом голова и плечи Петера: — Паш! Прими меня!

Подставляю плечо, дёргаю его, как репку в сказке, он бухается на меня. Блядь, как он босой побежит-то по лесу? Решил, что отнесу его на пару сотен метров на себе, преследователи всё равно в хибарке нашей встрянут! Побежал на восток, туда, где должна быть трасса. Бегу так, чтобы домик закрывал меня от искателей, сразу в чащу, за кусты, за деревья. Петер на правом плече у меня висит кверху задом, молчит. Я его за здоровую ногу обхватил, а он за мою спину руками держится, старается не болтаться. Уф-ф-ф! Он хоть и тощий, но не лёгкий совсем! Да и шаг стал шумный, ветки хрустят, с каждым метром дышу тяжелее, перепрыгивать через поваленные деревья всё сложнее. Результат: запинаюсь таки о какую-то корягу! Бах! Падаю вперёд, успел только левую руку вперёд выставить. Но я-то не ударился, так как упал на босой груз. Петер тоже ни голову, ни позвоночник не повредил, земля в лесу мягкая, укрытая лиственной и моховой перинкой! Но то, что я всем своим весом на его рану пал, это точно! Петер выгнулся в позвоночнике, глаза закатил, губами белыми беззвучно что-то шепчет: то ли Бога призывает, то ли матерится! Как бы не вырубился от боли!