Под истинным разделением властей прихвостни номенклатуры понимали полное прекращение работы, которая хоть в чем-то беспокоила московскую власть. В.Максимов считал, что задача Думы — разрабатывать нормативно-правовую базу реформ, которые проводит правительство Москвы. Т. е. роль представительного органа сводилась к роли юридического отдела при мэрии, в котором, к тому же, основную часть работы выполняли непрофессионалы — сами депутаты и их добровольные помощники. Ясно, что вся эта “продукция” шла в корзину, а утверждать приходилось то, что несли в Думу из мэрии.
На такую диспозицию Лужков ответил полной поддержкой: “Я был ошеломлен, прочитав в газетах, что правительство Москвы приобрело “карманную” Думу. Это оскорбительно для органа власти. Самостоятельно, активно действующего и, кстати, не все наши предложения поддерживающего. Так было с вопросом о квартплате. Его рассмотрение в Думе проходило тщательно, с тревогой, заботой о москвичах. Материал, представленный департаментом инженерного обеспечения не был принят! Серьезно работает согласительная комиссия, учитывающая замечания Думы” (“Труд”, 17.02.94).
По всей видимости, ошеломление у мэра все-таки вызвало именно то, что его департамент не удовлетворили сразу, и что “карманная” пресса не заметила выставленные напоказ мизерные разночтения. Да что говорить о совместной работе, если депутатов “карманной” Думы даже на заседания правительства Москвы предпочитали не пускать, а предложение председателя Фонда имущества Москвы В.Бушева (бывшего депутата Моссовета) о переведении Фонда в подчинение Думы (март 1994) вызвало мгновенное отрешение его от должности.
Второй председатель Думы А.Платонов продолжил курс своего предшественника: “Мы пришли на пустое место: наша Дума — первая в Москве после 1917 года, так что до нас вообще был вакуум” (МП, 17.01.95), “Избранная всенародно в ходе конституционных реформ, она была призвана стать первым в истории Москвы органом законодательной и представительной власти” (“Ведомости Московской Думы”, № 1, 1995).
Это вполне в стиле либеральной психологии, приносящей некоторым очень недалеким людям необычайное облегчение и склеротический дух новизны. У тех, кто отказывается от собственной истории (в данном случае — истории представительной власти в Москве), принципиально ничего толкового получиться не могло. Вот и Платонов — карлик по размерам — остался политическим карликом, совершенно никому не нужным.
Занятно, что в том же интервью от думского изцпредседателя прозвучало: “нас вполне устраивают оклады, установленные мэром.” Какое уж тут представительство, если не Дума Лужкову, а Лужков Думе устанавливает оклады!
А вот как оценил работу Гордумы более честный депутат В.Макаров, не лишившийся зрения как иные подобострастные фанаты лужковщины: “Во многом городская Дума представляет собой придаток исполнительной власти. Те законопроекты, которые ей нежелательны, на Думе либо не рассматриваются, либо результат рассмотрения нулевой”. Депутат даже рискнул подать в суд на Думу за отказ рассматривать подготовленной одной из комиссий проект. Суд, разумеется, отказался принять иск (“Ведомости Московской Думы”, № 2, 1995).
После убийства известного журналиста Владислава Листьева и снятия под этим соусом со своих должностей прокурора Москвы и начальника ГУВД Москвы, Дума обратилась к Ельцину с осторожным протестом — мол, надо было сначала провести проверку работы соответствующих органов, а потом принимать такого рода решения, да и закон не худо бы соблюдать. Ельцин не ответил, а Дума не сочла возможным его еще раз беспокоить или подавать иск в суд. Пискнули не по чину, стушевались — и снова в тину своего теплого болотца.
Ввод российских войск на территорию Чечни Дума отметила обращением к правительству Москвы (от 12.12.94) с просьбой “оказать содействие организованному волеизъявлению граждан в связи с ситуацией в Чеченской Республике в рамках встречи депутатов с избирателями”. К этому было прибавлено специальное заявление-протест, в котором продвижение российских войск по российской земле было расценено как “военные действия против чеченского народа, являющегося составной частью народа России”, “сворачивание демократических процессов по всей России, как начало перехода к авторитарному методу управления страной”. То есть, Дума легко поддалась “демократической” истерии, в отсутствии информации объединилась с самыми одиозными политиками радикал-либерального лагеря. Конечно же, как возбудились, так и успокоились — как только получили инструкции от начальства.
Занятна также история с созданием Контрольно-счетной палаты при Думе. Несколько месяцев велась переписка между председателем Думы и Лужковым по поводу предоставления помещения. Лужков выделил вместо 500 кв. м. всего три комнаты площадью 75 кв. м. — работайте ребята, только мне не мешайте! На этот счет Дума могла принимать любые решения. Реальным и единственным хозяином оставался Лужков, без всякого там разделения властей. Три комнаты — и баста!
За первый год работы Мосгордума приняла всего около 20 законов. Эффективность ее работы можно сравнить с эффективностью работы лишь одной комиссии Моссовета — не более. К тому же большинство законопроектов готовила не сама Дума, а ведомства исполнительной власти. По многим другим параметрам сравнение с работы Гордумы с работой Моссовета дает коэффициент 1 к 10, а то и 1 к 100 (даже при пересчете на одну депутатскую душу).
Зато на исходе 1995 года Мосгордума, опираясь на противозаконный указ Ельцина, приняла решение о продлении своих полномочий на два года дополнительно. Избранная неправым путем, она продолжила свое неправое существование. В ответ группа москвичей (представители "Центристского блока", "Союза обманутых вкладчиков" и т. д.) подала в суд на «самоуправляемых» депутатов с просьбой признать продление полномочий недействительным. Мосгорсуд, провозившись с этим делом (в порядке общепринятого в ельцинской России саботажа) до 24 июня 1997 г., вынес решение: жалобу удовлетворить. Но решение даже не опубликовали, зная, что оно будет отменено. И действительно, поданная (без решения самой Гордумы на сей счет) кассационная жалоба, была моментально удовлетворена. Верховный Суд взял сторону бюрократии, что чуть было не привело к потасовке в зале этого и без того малоуважаемого суда. Возмущенные общественники были урезонены с помощью милиции, внушившей уважение к силе, но не к судейскому крючкотворству, что и рядом с законом не лежало.
Наиболее заметным явлением в деятельности Гордумы первых лет ее существования стало принятие Устава столицы. При обсуждении была использована такая тактика. На заседания приглашались представители только тех общественных объединений, которые не собирались спорить с разработчиками документа. В итоге был принят Устав, изначально и непоправимо порочный. Потом его пришлось править уже при новой российской власти и по велению Конституционного суда, который много лет никак не мог собраться с силами и проследить повальное нарушение Основного закона РФ в местном законодательстве.
Даже при беглом взгляде на этот московский Устав понятно, что в нем нет даже тени какой-то концепции. Он оказался составлен из нескольких слабо связанных между собой блоков, переписанных из прочих действующих документов, что для маломальского приличия блоки пришлось склеить “глубокомысленными” положениями, не несущими никакой смысловой нагрузки. Но главное — в Уставе отсутствовало понятие о гражданине города Москвы, о коренном москвиче, позабыты близи обязанности администрации и депутатов перед жителями города.
Логичным после этого стало и отсутствие понятия об объединениях граждан и их участии в управлении городом. Установленную Уставом систему самоуправления не только нельзя было считать эффективной, но невозможно было представить себе осуществимой. Потому что дурь бумажную должна была заменять дурь и своеволие московского чиновника. А граждане со своими проблемами должны были поодиночке пробираться в кабинет этого чиновника, готовя то слезливые мольбы, то мзду.