Дышать в Москве при Лужкове становилось все труднее, купаться вообще нельзя, пить воду из-под крана — тоже. ПДК по тяжелым металлом в московских водоемах был превышен в 9 раз, по нефтепродуктам и взвешенным веществам — в 2 раза. Ниже Курьяновской станции аэрации Москва река содержала 5 ПДК нефтепродуктов, 5–7 ПДК нитритного азота, 6 ПДК аммонийного азота, 2 ПДК органических веществ. Тут плавает техногенный ил, токсичные сине-зеленые водоросли и рыбы-мутанты (“Сегодня” 12.11.98).

Неудивительно, что Москва создает такую среду, что в ней только 15,4 % детей рождается здоровыми (“Сегодня”, 10.03.98).

По части же среды обитания москвичей, мы обратимся еще к одной проблеме — собачьей. Распад всякого контроля за собачьими ордами Москвы и воспитанием их хозяев довел до того, что средний рост и средняя мощность челюстей этих друзей человека заметно увеличились, а вот культурный уровень их хозяев резко упал. Собаки стали бросаться на людей. Оказалось, что в Россию (преимущественно в Москву) из-за границы стали поступать собачьи выродки, которые внешне имеют безупречный экстерьер, но подвинуты психически (оттого и дешевы). И вот этими опасными психами заполняются без всякого ограничения московские парки и скверы, вытесняя оттуда детей, любителей бега, влюбленные парочки и чинных стариков. По подсчетам специалистов в столице обреталось не менее 1,5 млн. собак (по скромным подсчетам чиновников — “всего” 250 тыс.). Из них около 40 тыс. абсолютно диких.

Опасность эпидемии бешенства при такой населенности собачьим отродьем была вполне реальной опасностью, а десятки тысяч искусанных москвичей — конкретным признаком столичной жизни. Институт Склифосовского регистрировал ежегодный рост числа искусанных до тяжелого состояния людей — в 1997 году — 456 человек, в 1998 — 143, в 1999 — 267, в первую половину 2000 — 249. В целом ежегодно в Москве фиксировалось более 40.000 обращений в медицинские учреждения по поводу укусов собак. При этом лужковская номенклатура предпочитала вообще не замечать проблемы, да еще и грабить бюджет, уверяя, что на уничтожение одной бездомной собаки надо тратить 500 рублей (примерно — одну пенсию среднего москвича). Более дешевый и эффективный (по мнению специалистов) метод стерилизации не использовался вообще, учет владельцев собак был просто развален, а штраф за нанесение увечий составлял для хозяина потенциального убийцы всего 40 рублей.

В 1999 году в Москве было уничтожено 22.000 бродячих собак. Но при этом популяция собачатины не уменьшилась так и осталась. Природу дурными методами народной номенклатуры не переделать, подлую душу московского собаковода — тоже. Городу будет и далее захлебываться в собачьих фекалиях, дети будут шарахаться от бешеного лая, а бюрократы грабить бюджет под видом санобработки территории до тех пор, пока лужковщина царит в столице.

Решение собачьей проблемы в эту мрачную эпоху было подменено фальшивой стерилизацией или “утилизацией” животных. В действительности их отправляли на птичий рынок. И оттуда же брали “для отчетности”. Оттуда же бомжи-“зоофилы” брали собак и специально калечили их, чтобы жалкий вид животных понуждал граждан подавать милостыню. Зоофилы из нью-рашенов тоже удовлетворяли свои живодерские наклонности — использовали бездомных собак для натаскивания бойцовых пород и для “домов любви” своих кобелей. Растленный МК тоже пользовался ситуацией — выдумывая “клубничку” о клубах сексуальных зоофилов.

Интересный факт из столичной жизни. МК публикует “страшилку” о том, что рыжие коты — вампиры и по ночам пьют кровь, высасывая ее из пятки младенца. На следующий день московские дворы украсили кошачьи виселицы.

В лужковской Москве признаки человеческой жизни вытеснялись признаками жизни собачьей. Как-то раз одному из авторов этих строк пришлось предпринять попытку разогнать собак, которые не только прогуливались, но и гадили вокруг могильных плит погибших в Первую мировую войну и расстрелянных во время большевистского переворота (близ Всесвятской церкви, что на Соколе). Но собаки вместе с хозяевами шли стаями, колоннами, шеренгами и им не было конца. Не было конца и номенклатурному беспределу в столице.

Как сказано в Писании, Из таблицы прекрасно можно видеть насколько дутыми являются лужковские реляции о расцвете Москвы, насколько велики масштабы лжи о хозяйственных успехах московской номенклатуры.

К 1997 стало ясно, что строительный бум, о котором все время твердили журналюги — липовый. В одном месте обрушился целый подъезд строящегося дома, в другом — реконструируемый цех, в третьем — провалилась в преисподнюю целая улица с автомобилем. Вот это точно был БУМ. А строительный был лишь на бумаге.

Москве когда-то еще должны будут аукнуться авральные темпы лужковского “бума”. Халтура обернется новыми жертвами. А вот жертва, которую Москва уже принесла — это уничтожение ее облика. Специалисты-архитекторы заключили, что год лужковской реконструкции разорял культурное достояние Москвы как одна брежневская пятилетка. По масштабам разорения Лужков, вероятно, приближается к вождю мирового пролетариата — тоже большевик в кепке.

Один из главных лужковских “бумов” — “погреб”, который он вырыл на месте митинговых страстей периода перестройки и “горячей фазы” номенклатурного мятежа. Лужков убухал в магазин-гигант на Манежной площади триллионы рублей. При этом строительство подземного магазина привело сначала к тому, что треснул фундамент Исторического музея, волей номенклатуры закрытый на ремонт более чем на десятилетие. При попытке укрепить фундамент оказалось, что в аварийном состоянии находятся и стены архитектурного памятника. Пришлось спешно перетаскивать ценнейшие материалы в залы бывшего музея Ленина. Причем, все это делалось втихую, чтобы не подмочить репутацию мэра, затеявшего очередную “стройку века”.

Потом выделили какие-то гроши деньги на ремонт из госбюджета. И все равно денег не хватило. В сентябре 1997 г. музей открыли на треть, задолжав различным подрядчикам 2 млрд. рублей. Ценнейшие коллекции гнили в неприспособленных запасниках. А потом чинуши нашли простой выход — открыли в музее ресторан для толстосумов.

Околополитические остряки говорили, что Лужков перенес бассейн Москва на Манежную площадь. Осталось только залить яму водой, а потом на этом месте построят “Храм Лужка Спасителя”. Но в реальности яма на Манежной была элементом налаженной системы воровства. Туда “сливали” ресурсы. А по верху скакали кособокие церетелевские лошади, поливая доверчивых гуляк водицей из-под хвоста.

Такое количество торговых площадей, которые Лужков закопал в центре столицы, никому не было нужно — рядом обезлюдевший ГУМ! К тому же следовало как-то окупать вложенные средства, повышая арендную плату, а значит — и цены на товары. Но кто будет покупать то, что совсем недалеко можно купить дешевле? Выходит, не для торговли все это строилось! И лошади с фонтанами и животными-уродами — тоже для отвода глаз.

Тут, скорее всего, дело в запланированных махинациях с бюджетом, который периодически потрошили по причине “большой социальной значимости” новых объектов торговой инфраструктуры. Вот захотелось Лужкову провести конкурс парикмахеров, городящих на головах манекенщиц пирамиды и вензеля, посвященные 850-летию Москвы — и где же его проводить? Конечно в погребе! На праздник городская казна все равно раскошелится.

Лужков вообще всегда щедр за чужой счет. Он не смущаясь дал своим рехнувшимся архитекторам 7 млн. долларов на изготовление подробного макета Москвы (декабрь 2000). Там и погреб на Манеже, и все циклопические стройки, доящие московский бюджет. Но на кой черт столько денег вбухивать? Да фантазии нет у номенклатуры — вот и все.

Помимо витринно-рекламных прелестей Москва лукжковская имела и “задний двор” — для подавляющего большинства жителей столицы. На макете Москвы это чрево мегаполиса, разумеется, не попало.

В начале 1996 года проверка 400 московских продовольственных магазинов показала, что половина из них работает в антисанитарных условиях, в то время как количество желудочных заболеваний москвичей увеличилось в три раза (НГ 27.01.95). Рассадники заразы были оштрафованы, но положение менялось только в худшую сторону. Приватизация вовсе не позволила передать собственность в руки добросовестного хозяйственника, как о том не уставал говорить Лужков. Она, напротив, порождала чудовищное пренебрежение к потребителю. А потом и к производителю. Торжествовали лишь воры и торговцы — что в нашу эпоху почти одно и то же.