Мелисанда находилась в процессе развода со своим немецким супругом, об этом писали все светские хроники и судачили во всех гостиных Лондона. Было совершенно ясно, что это способствовало увеличению сборов с её концертов и опер, в которых она пела, но – помимо всего этого – она действительно была обладательницей волшебного, волнующего голоса и прекрасной актрисой. Обстоятельства развода были не вполне ясны, но общество моментально приняло сторону примадонны, учитывая, что её супруг был иностранцем, а Мелисанда виртуозно играла роль несправедливо обвинённой добродетельной жены.

Певица царственно проплыла по салону, сопровождаемая хозяином дома, благосклонно и немного рассеяно поприветствовала гостей, и, картинно сбросив серебристое манто на руки Бёрлингтону, расположилась в кресле. Всё общество, не отрываясь, смотрело на неё, даже барон Фицгилберт не без интереса рассматривал роскошную гостью салона, но Мелисанде это было не в новинку. Осмотревшись и улыбнувшись всем, она нетерпеливым жестом поправила на руке массивный браслет и сообщила:

– Ну вот, я готова! А где же наш спирит?

Мужчины отнеслись к подобной эгоцентричности дивы со снисходительностью, баронесса Фицгилберт поджала губы, а графиня, казалось, с трудом сдерживала раздражение.

За медиумом послали, и через несколько минут в салон вошёл артистически нервный молодой человек со скуластым лицом и бровями в единую чёрную линию.

– Прошу, господа – князь Урусов, – с аффектацией представил вошедшего Бёрлингтон. Русский князь обвёл собравшихся несколько отсутствующим взглядом чёрных с поволокой глаз и церемонно поклонился.

– Князь, большая честь для нас…

– Надеюсь, вы расскажете нам о мадам Блаватской? – поинтересовался полковник Брюстер.

– А что теперь в России?.. – начала было Мелисанда.

– После, после, – отмахнулся медиум и прошёл к столику, подготовленному для сеанса. Мелисанда буквально пожирала русского князя глазами, плечи её приподнялись, ноздри взволнованно затрепетали.

– Вы не находите это отвратительным? – тихо спросила графиня Бёрлингтон, проходя мимо Ивы к столу и часто обмахиваясь веером.

Вместо ответа Ива поднялась с дивана, стремительно подошла к графу и едва слышно сказала:

– Граф, ещё не поздно отменить сеанс.

Тот изумлённо посмотрел на неё и покачал головой:

– Это было бы даже некрасиво… Да и отчего бы вдруг? Пойдёмте к столу.

Примадонна уже заняла место по левую руку от медиума, далее расположились хозяин дома, баронесса Фицгилберт, Ива, полковник Брюстер и графиня. Замыкал круг, по правую руку от медиума, барон Фицгилберт. За столом оказалось довольно тесно, но все в нетерпении задвигали стульями, устраиваясь и тихо переговариваясь. Последними за стол сели графиня и Ива. Обе они помедлили, прежде чем присоединиться к спиритическому обществу: Ива явно не одобряла происходящего, графиня – также, но явно по другим причинам. Князь Урусов обвёл собравшихся потусторонним взглядом и предложил приступить. Перед медиумом не было никаких инструментов, дух, по его замечанию, должен был отвечать стуком и движением стола. В салоне погасили электричество, вошёл лакей и поставил на столик у дверей в зимний сад свечу в высоком подсвечнике. Гости взялись за руки под столом – щёки Мелисанды покрылись нежнейшим румянцем.

Сеанс же оказался на удивление скучным. По настоянию собравшихся, медиум вызвал дух мадам Блаватской: дух мямлил неразборчиво, менял показания, столик качался и взбалмошно стучал ножками. Вопросы задавались вразнобой, и всё более походило на воскресный пикник, чем на спиритический сеанс. Наконец, дух великой спиритуалистки угомонился.

Графиня почувствовала себя дурно – с позволения медиума она покинула круг. Загремели стулья; Мелисанда, сославшись на сквозняк, пересела на освободившееся место, баронесса Фицгилберт сходила за платком и в потёмках долго не могла сообразить, где оставила свой ридикюль. Урусов наблюдал за всеми этими перемещениями с нескрываемой неприязнью. Нервное его лицо исказилось почти презрительным выражением, одна сторона лица дёрнулась коротким, судорожным тиком, хотя Иве, сидевшей напротив, могло это лишь показаться в колеблющемся свете свечи.

Наконец, все вновь заняли места вокруг стола.

– Теперь, умоляю вас, князь, – Таис, гетеру Афинскую! – драматическим шёпотом попросила Мелисанда, глядя на Урусова откровенно обожающим взором, и сеанс продолжился с прежней небрежностью.

Таис вела себя не намного лучше мадам Блаватской: бессмысленно трясла стол, потом долго молчала, затем меланхолически постукивала по столешнице. Когда дух покинул общество, Бёрлингтон крикнул, чтобы зажгли свет, и обвёл присутствующих слегка виноватым взглядом.

– Совершенно невозможная атмосфера, – мрачно резюмировал медиум, морщась не то от яркого света, не то от отвращения.

– Однако… посмотрите, барон Фицгилберт даже задремал, – смущённо пробормотал Бёрлингтон, поднимаясь со своего места.

И тут раздался душераздирающий, отчаянный крик баронессы – Фицгилберт, ссутулившийся за столом, безжизненно, с глухим стуком, упал вперёд: на спине его оплывало тёмное, блестящее пятно.

– Боже мой! Боже мой! – закричала баронесса, бросаясь к мужу и пытаясь приподнять тело.

– Не трогайте ничего! Всем отойти от стола! – гаркнул полковник Брюстер командным голосом.

– Что случилось? Боже мой, барон! Что с ним? Он жив? – недоумённо обратилась к нему графиня, выходя из зимнего сада.

– Увы, мадам, – только и ответил полковник, осторожно притрагиваясь к шее барона там, где должна была биться артерия.

– Наверное, следует вызвать полицию? – спросил граф, опасливо пятясь от стола.

– Да, вызывайте полицию, – распорядился полковник, принявший командование на себя, – Чертовщина какая-то! Вы видите оружие? Все должны остаться здесь, в этой комнате!

Ива знаком привлекла внимание графа Бёрлингтона и тихо сказала ему:

– Пусть позвонят в Департамент уголовной полиции и срочно вызовут сюда старшего инспектора Суона. Пусть скажут – я просила.

– Инспектора Суона? – переспросил полковник Брюстер.

– Да-да, пусть приезжает.

Ива, Брюстер и, пожалуй, как ни странно – графиня Бёрлингтон, сохраняли более-менее убедительное спокойствие в этой ситуации. Графиня распорядилась принести напитки и вывела баронессу Фицгилберт в зимний сад – оттуда доносились стоны и рыдания. Бёрлингтон метался и причитал. Князь Урусов, трясясь нервной дрожью, безмолвно и стремительно выпивал один бокал за другим, но, казалось, совершенно не пьянел, а лишь становился мрачнее и мрачнее. Мелисанда фон Мюкк попыталась закатить истерику, но, убедившись в том, что зрителей не будет, тихо страдала на диване, время от времени посылая лакеев за нюхательной солью или уксусом.

– Какой ужас… в моём доме… что случилось? Я ничего не понимаю! – причитал Бёрлингтон, подходя то к одному гостю, то к другому.

– Кто-нибудь, принесите воды! – раздался голос графини из зимнего сада. Ива рукой показала графу, чтобы тот не беспокоился, взяла с подноса бокал сельтерской и вышла в сад.

– Почему вы покинули стол? – спросила она графиню, передавая ей бокал.

– Мне стало дурно, – ответила та, поднимая на Иву прекрасные глаза, – мне вдруг стало так дурно, словно кто-то душил меня… я испугалась. Я почувствовала такой леденящий страх! Мне показалось, что это был, в самом деле… дух. Может, это было предчувствие?

– Весьма возможно, – задумчиво ответила Ива. – А несчастная баронесса, как она?

– О-о, вы видите, она в шоке. Всё время повторяет, что Эдвард был прекрасным человеком. Бедняжка.

Некрасивое, грубое лицо баронессы распухло от слёз, но не выражало ничего так, словно застыло маской глубокого недоумения. Подняв глаза на Иву, она убеждённо произнесла:

– Эдвард – прекрасный человек. У него не было врагов. Вы можете не поверить мне, но мы были совершенно счастливы. Он прекрасный человек!

Через полчаса старший инспектор Суон в сопровождении доктора и двух бравых сержантов вошёл в салон.