– Нет нужды объяснять вам, старший инспектор, что вы будете продолжать числиться в Столичной полиции, и исполнять свои обязанности, правда, быть может, уже не в том объёме, что прежде, – прошелестел Харрисон на прощание. – Нам будет необходимо, чтобы вы имели прямой и естественный для вашей должности доступ ко всей полицейской информации. А работать вы будете уже непосредственно… на наше ведомство…

Через день в служебную квартиру Суона наведался неразговорчивый монтёр в форме Национальной телефонной компании, провёл в комнату Суона кабель и установил аппарат, не взяв за работу ни пенни.

Нынче утром отвратительный прерывистый звонок разбудил Суона в семь часов утра. А через полчаса инспектор Гэйбл встречал его на ступенях крыльца скромного дома в Ист-Энде близ парка Виктория.

Тело отставного полковника Джона Брюстера было обнаружено в его кабинете около часу назад, когда экономка, производившая утреннюю ревизию, заметила, что дверь в кабинет приоткрыта, и там горит электрический свет. Бóльшего Гэйбл не сообщил, только бессильно махнул рукой и провёл старшего инспектора в просторную комнату на первом этаже, служившую полковнику кабинетом. Замешательство инспектора разъяснилось довольно скоро: одно описание места преступления могло привести в смущение любого, самого здравомыслящего, полицейского.

Брюстер, в визитке и лаковых туфлях, сидел за своим столом, широко распахнутыми, изумлёнными глазами глядя на инспектора. Его удивление было немым, безадресным и никак не касалось лично Суона – полковник был мёртв. Руки Брюстера, с судорожно скрюченными пальцами, лежали перед ним на столе. Между ними, вынутая из папки, находилась рукопись его книги. На титульном листе крупно значилось: «Оккультные верования примитивных народов». А ниже, растопыренными перепончатыми крыльями сползая на зелёное сукно стола, лежал окоченевший трупик летучей мыши с омерзительной оскалившейся мордочкой. Поистине поразительным было то, что никаких признаков насильственной смерти не было видно, и, только внимательно присмотревшись, Суон заметил, что на плотной, уже посеревшей шее полковника было две крошечных синюшных ранки.

– Что говорит экономка? – спросил Суон, осторожно обходя кресло и что-то внимательно рассматривая на полу.

– Она ничего не видела и не слышала. Вчера у неё был выходной, и она вернулась сегодня рано утром. Обнаружила тело около половины седьмого, вызвала полицию. Вот и всё.

– Дверь в кабинет была открыта?

– Да, но экономка говорит, что входная дверь была заперта на ключ.

– А окна? – Суон показал на французские, в пол, окна напротив письменного стола.

– Они были закрыты, но лишь одно – на щеколду. Второе было только припёрто. И никаких следов, инспектор.

– Медик где? – угрюмо спросил Суон.

– Сейчас будет, – испуганно заверил Гэйбл. Ему вообще было не по себе, он с боязливым любопытством всё время поглядывал на тельце мыши.

Скоро приехал и полицейский врач, энергичный жилистый хирург; он бодро вошёл в кабинет, остолбенел, увидев картину преступления, и сказал что-то вроде «ну и ну!». Потом он осторожно приблизился к телу и начал внимательно исследовать его.

– Что скажете, доктор? – поинтересовался Суон.

– Ну-у… смерть наступила около десяти часов назад, тело уже окоченело, как видите. А причины смерти, – доктор внимательно, в лупу, осмотрел ранки на шее, – не могу вам пока сказать. Вероятно, скажу после вскрытия…

– И это всё? – изумился Гэйбл, подходя к столу.

– Всё, молодой человек. Остальное – после вскрытия. Не вижу никаких признаков насильственной смерти.

Суон подошёл, наклонился к самому уху доктора и что-то тихо спросил. Смятение отразилось на лице медика, но он всё же наклонился над столом, потыкал пальцем в тело мыши, потрогал кожистую перепонку крыла, а затем также шёпотом ответил.

– Хорошо, я буду ждать новостей, – уже громко сказал инспектор, – сообщите сразу мне. И вот что, доктор… конечно, вы это знаете не хуже меня, но всё же… ни слова газетчикам, или просто любопытным, обо всём этом, – Суон помахал рукой над столом.

– Разумеется, – улыбнулся доктор и, насвистывая, отправился заканчивать прерванный завтрак.

– Сэр, тело можно убирать? – спросил Гэйбл.

– Да, и весь этот натюрморт тоже.

Суон хмуро наблюдал за тем, как тело с трудом вынули из кресла, переложили на носилки, кое-как покрыли дерюгой и вынесли из кабинета. Гэйбл с отвращением взял мышь и положил её в бумажный конверт. Потом спросил:

– А эту рукопись стоит приобщить к делу, сэр?

– Оставьте мне пока, – распорядился Суон, и на лице Гэйбла отразилась досада – он явно намеревался скрасить вечер увлекательным чтивом с интригующим названием.

Ещё раз осмотрев место преступления, Суон покинул дом и отправился в Управление, дорисовывать листвы к раскидистым джунглям этого дела. То, что убийство Брюстера было связано с делом Фицгилберта, Суон практически не сомневался. Тем более, весь этот мистический реквизит прямо указывал на связь смерти неунывающего полковника с салоном Бёрлингтона. Вчера вечером Ива и Флитгейл подробно пересказали ему всё, что делалось и говорилось у графа на приёме. Весь вечер Брюстер просто-напросто напрашивался на мистические неприятности, а его болезненный интерес к вампирам бросался в глаза всем. Впрочем, этому было совершенно прозаическое – в прямом смысле слова – объяснение: Суон пролистал рукопись полковника и обнаружил, что глава «Вампиры» ещё не вполне закончена, и в ней стоят многочисленные пробелы с вопросительными знаками. Вероятно, Брюстер хотел заполнить эти пробелы, обращаясь к обществу, знакомому со всякими сверхъестественными явлениями. Брюстер также весь вечер упорно пытался сообщить о том, что знает – кто убил Фицгилберта. И это, без сомнения, могло спровоцировать его убийство.

Не успел Суон как следует заштриховать пальмовый листок (а это занятие приводило его обычно в медитативное состояние, прекрасно подходящее для обдумывания деталей), как в кабинет радостно ворвался Гэйбл, таща за собой изрядно потёртого малого в изрядно же потёртом кэбменском цилиндре.

– Есть свидетель! Мы нашли кэбмена, который привёз вечером полковника из гостей. Вот – это мистер Гук. Рассказывайте, Гук, – скомандовал Гэйбл с таким торжеством, словно демонстрировал старшему инспектору не кэбмена, а говорящую собаку.

– Весьма положительный был джентльмен, – заверил Гук. Связная речь давалась ему с таким трудом, что и впрямь напоминала плоды кропотливой, но не слишком успешной, дрессировки.

– Ну же, Гук, рассказывайте дальше! – поторопил его Гэйбл.

– Да что там… дак… на чай дал. Весёлый джентльмен, очень был доволен.

– И что нам это даёт? – с недоверчивым недоумением спросил Суон Гэйбла.

– Дальше, голубчик, дальше говорите! – нетерпеливо, с отчаянием в голосе, понукал кэбмена инспектор Гэйбл.

– Дак я и решил – время позднее, постою. Там напротив стоянка как раз. Полчаса. Потом домой поеду.

Гэйбл проявил чудеса терпения, прежде чем Суон смог составить какое-то представление о свидетельстве кэбмена. Итак, кэбмен уже собирался домой и выезжал со стоянки, когда к дому полковника подъехал другой экипаж, из него вышел джентльмен в инвернесском пальто с длинной пелериной и постучал в дверь. Открыл сам хозяин, его Гук хорошо разглядел, потому как прямо над дверью висел электрический фонарь. Полковник впустил позднего визитёра «с приятностью», как выразился кэбмен, но вот разглядеть гостя кэбмен не смог – тот стоял спиной.

– Ну, допустим, полковник знал своего убийцу, и ждал его вчера вечером, – стал подводить итоги Суон, когда Гук был отпущен. – Человек приехал в пальто с пелериной… Негусто, негусто… Ступайте, Гэйбл, и непременно сразу сообщите мне, если будут известия.

Когда инспектор ушёл, Суон поднял трубку аппарата и назвал номер Ивы.

– Алоиз? Алоиз, голубчик, полюбопытствуйте у мисс Ивы – как были одеты вчерашние гости. Особенно по части верхней одежды, если мисс Ива имела возможность её видеть. В фехтовальном клубе? Ну, если что – я в Управлении, жду.