Мне очень хотелось поднять обжигающие тело шарики силой мысли. Однако и в этот раз у меня ничего не получилось. Оставалось только ждать, когда начнется пожар и когда очаг его (вместе со мной) закроет воронка пространственной кривизны.

Что такое воронка? Дыра, лохматый клочок пустоты, изолированный сектор пространства. Вроде отсеков на космических кораблях и подводных лодках. Но приводимый в экстренную готовность без помощи шлюзовых камер и переборок.

Недавно я сам испытал этот новый защитный прибор. Возможно, теперь стану первым, кому «повезет» сгореть дотла в черной дыре. Когда ты вполне готов для того, чтобы услышать финальный аккорд, в тебе просыпаются чувства, о которых ты не подозревал.

Я ощутил новым шестым своим чувством, что за мной наблюдают. Не то чтобы дружелюбно, злобно или бесстрастно. По-другому: как смотришь на сына или в зеркале — на себя. Нет, скорее, как режиссер на актера. Как поле, луг или степь на былинку, травинку, на что-то совсем уже малое, что на них проросло.

Частица высшей силы Природы — ты сам. Этой силе не нужно придумывать имя и облик. Она может выбрать любую пару глаз для того, чтобы озарить светом тебя.

Мне показалось почему-то, что Мир для меня отразился в овальных щелках кошачьих зрачков. Шарики, поднимающиеся над диваном, начинали светиться. Они были похожи на светлячков или на звездочки. Они кружились, сплетались в созвездья и приглашали включиться в какую-то мне пока еще не понятную, но увлекательную игру.

Я услышал детский восторженный голос:

— Папа! Вот здорово! Ты двигаешь шарики лучше, чем я!

— Как ты здесь оказался? — спросил я, уплывая с дремотным течением звезд. — Уходи. Здесь тебе быть нельзя.

— Мне показалось, что здесь мяукал Пушок. Я не знал, что ты дома. Можно я с тобой поиграю?

Наверное, какое-то время сын ждал моего ответа. Но я слишком долго молчал: я забыл, что говорить нужно при помощи слов.

Звезды стали смещаться. Я попытался их удержать, но, очевидно, у сына сил было больше. В какой-то момент все огни устремились к нему. Я услышал его легкий вскрик и сразу очнулся от сладкого сна.

Рой горячих сверкавших шаров поглотила дыра. Вместе с сыном. Он ушел «туда» вместо меня.

Кот ухитрился остаться. Он сидел у самой границы лохматого черного «облака», занимавшего угол комнаты почти до самой двери, и внимательно смотрел в пустоту, словно на даче, когда садился у всех на виду и следил из «засады» за полетами бабочек или стрекоз.

Руки меня уже немного слушались. Я с трудом дотянулся до рубильника генератора кривизны. Будь что будет! Или спасемся, или все вместе сгорим.

Но ничего не случилось. Дыра продолжала клубиться на том же месте, где раньше.

Я много раз дергал рубильник. Потом мы вместе с женой попытались хотя бы немного подвинуть границу дыры. Куда там! Все равно, что руками сместить огромный раскрученный маховик.

Пушок все время сидел у самого края дыры. Сидел и смотрел, обозначая ушами какие-то звуки, которые были нам не слышны. И вдруг — в ему лишь известный единственно верный момент взмахнул когтистой лапой.

Раздался звук, похожий на «пф-ф-ф» — как будто спустила воздух автомобильная камера. И все. Ни дыры, ни огней. Вместо них появился наш сын. О его ноги терся забывший былые обиды Пушок, мурлыча, будто внутри у него мотор.

— Пап, мам, вы видели? — воскликнул сын, захлебываясь от переполнявших его чувств.

— Видели что?

— Видели, как я заставил кружиться шары? Они меня слушались! Они такие горячие! Они похожи на звезды!

Я посмотрел в зеленые кошачьи глаза. В них по-прежнему светился далекий, неведомый космос. Это значит, игра стала жизнью. Или жизнь стала чьей-то игрой?

В искривленном пространстве меняться может масштаб. Иногда. Когда, например, на настольном поле фигурки игрушечных хоккеистов расположатся в точности так, как на настоящем большом стадионе. Или когда россыпь искрящихся шариков станет подобной скоплению звезд.

Со мной сейчас все хорошо. По ночам, правда, чешутся грудь и живот. «Оловянная» кожа сходит чешуйками тонкой фольги.

Сын к нам вернулся зеркальным. Зеркальным в том смысле, что теперь у него сердце справа, а печень находится слева. Ручку он держит не правой, а левой рукой и пишет на арабский манер — от конца строчки к началу.

Ни разу с тех пор он не пробовал сдвинуть силой мысли маленький шарик. Я знаю: мы не ощущаем его новой силы лишь потому, что она от нас очень далеко — она ушла в бесконечность, к самым дальним из звезд. Он может играть ими, сбивая с привычных орбит, срывать с них оболочки, взрывать…

Мы этот ужас не видим: свет сверхновых не скоро дойдет до Земли. Но, когда выпадает подходящий момент, я стараюсь поговорить с ним о звездах и о шарах несравненно меньших размеров. Например, о планетах. О том, что может случиться с их обитателями, если кто-то, словно несмышленый ребенок, захочет в них чем-нибудь бросить или как-то иначе жестоко с ними обойтись.

Я пытаюсь внушить сыну мысль о том, что любое живое существо — это тоже планета. А иногда и звезда.

Пушок при этих разговорах неподвижно сидит на коленях у сына, время от времени вспрядывая ушами. Я думаю, он слышит, что шепчут звезды. Интересно, что они ему говорят?

ВЕТРОАГРЕГАТ ДЛЯ СРЕДНЕЙ ПОЛОСЫ РОССИИ

В начале прошлого века общая мощность ветряных мельниц России достигала огромной величины — 1,5 миллиона киловатт! После революции мельницы практически исчезли, а сегодня первенство по использованию ветра принадлежит Германии, где построено множество ветроэлектростанций суммарной мощностью около 6 миллионов киловатт.

В России ветры несут в тысячи раз больше энергии, но взять ее не просто. Среднегодовая скорость ветра, например, в районе Тулы составляет 3,4 м/с. А современные ветроустановки при скорости ветра менее 5 м/с выдают лишь 2 % своей мощности. Полноценно обычный ветряк может здесь работать лишь 36 дней в году. Эта ситуация характерна для всей средней полосы России.

Почему же ветряк не эффективен при малых скоростях ветра? Сила, действующая на лопасть винта ветродвигателя, по природе своей ничем не отличается от подъемной силы крыла самолета. В обоих случаях она пропорциональна квадрату скорости набегающего потока.

Уже отсюда видно, что при уменьшении скорости ветра, например вдвое, сила, действующая на лопасть, должна уменьшится в четыре раза. Мощность же ветродвигателя при этом снижается в восемь раз. Так и происходит у маленьких ветродвигателей мощностью до 1 киловатта, оснащенных жесткими винтами, не меняющими угол наклона лопастей.

Более мощные ветряки обычно оснащены винтами переменного шага. Они автоматически увеличивают «угол атаки» — наклон лопасти по отношению к ветру, и действующая на нее сила вновь возрастает. Но этот способ имеет предел.

Как только угол атаки станет чрезмерно велик, поток воздуха срывается с лопасти, распадается на множество вихрей и вообще перестает ее толкать. Если же этот предел каким-то образом отодвинуть, то ветродвигатели будут работать при самом малом ветерке.

Для этого Вячеслав Николаев, Сергей Поливанов, а также их руководитель Владислав Александрович Куловский предлагают использовать в ветродвигателях принципы, положенные в основу крыла одного очень любопытного самолета.

В 1935 г. владелец крупной немецкой авиафирмы Герхардт Физлер и авиаконструктор Рейнхольд Мевес создали самолет Физлер Fi-156 «Шторх» («Аист»). Это был самолет связи, спасения и разведки с размахом крыльев 14,5 м и весом 1325 кг. При скорости встречного ветра 3,6 м/с он садился на полосе длиною всего 15 м — меньше, чем две длины его фюзеляжа.