ПОДЗЕМНЫЕ ДВОРЦЫ КОЩЕЯ

В октябре сорок пятого над болотами и сопками Даютаевского укрепрайона уже безбоязненно летали птицы, главным образом стервятники, и лишь изредка слышались человеческие голоса или громыхал взрыв мины-ловушки. А ведь совсем недавно здесь были страшные бои с участием японских смертников…

В удобной седловине Двуглавой сопки, попавшей в историю второй мировой войны, обосновалась почти мирная команда старшины Барабанова. Была она собрана из бойцов различных подразделений полка. «Трофейщики» — называли их в полку и еще — «трофейной командой». Собирали трофеи и металлолом, оставшиеся после боев. Возле лагеря уже громоздились горы сожженного, изувеченного металла — танки, самоходки, остовы машин, раздавленные гусеницами пушки и гаубица с разорванным стволом. Тут были и груды японских касок, непригодное стрелковое оружие, стальные опоры проволочных заграждений, вагонетки, рельсы, стальные балки из артпогребов и многое другое.

Был яркий солнечный полдень, обычный для маньчжурской осени. Старшина Барабанов, рыжеусый упитанный мужчина лет тридцати — тридцати пяти, сидел на чурбане возле приземистой летней печи и ковырял а зубах бамбуковой зубочисткой. Его большая спина под комсоставской габардиновой гимнастеркой блаженно впитывала тепло. Он добродушно щурился и поглядывал на повара Мотькина, который ему почему-то нравился, хотя был хитрюга и сачок. Мотькин, тяжелый в кости, краснощекий и тоже справный на вид, ныл, развалясь на траве:

— Маета одна, а не служба, ей-богу! За дровами посылай, за водой посылай, никто сам не принесет. А печку самураи сложили — специально, чтобы поиздеваться над Россией. Полено засунуть — так плашмя лечь надо. И щекой к земле прижаться. Полоса препятствий, а не печка. Война давно кончилась, а я, можно сказать, все воюю, по-пластунски ползаю.

— Мученик. Орден тебе за труды выписать? — старшина выплюнул зубочистку и достал часы из кармана-пистона широченных галифе. — Вон пузо натренировал. Как у завмага. Скоро вожжой подпоясываться будешь, другие снасти не сойдутся, однако.

— Это от жары, товарищ старшина. — Мотькин подумал и добавил: — И хорошего здоровья.

— Будет скоро тебе и холод…

Обед подходил к концу. Солдаты пили чай за дощатым столом, врытым в землю. Некоторые уже мыли котелки, толпясь у чана с горячей водой. Бравый ефрейтор и весельчак Костя Зацепин верховодил за столом.

— Так вот, братва, встречаются на том свете китаец, японец и русский…

— Старо! — зашумели солдаты. — Имей совесть, ефрейтор. Чья теперь очередь?

— Ишь ты, — удивился старшина, — значит, соревнуются?

— А что им не соревноваться? У печи не им стоять. — Мотькин встал и демонстративно заглянул в котел. — И пули над ними не свистят. Живут на всем готовеньком. Вот и полоскают языками.

Следующим рассказывал рядовой Кощеев. Мятая пилотка под мятым погоном, невзрачный, тощий — какой-то несобранный, колючий, — он сразу не понравился старшине, как только тот увидел его в своей команде. Похоже, и старшина не понравился Кощееву, хотя от явных дерзостей Кощеев воздерживался. Барабанов навел справки в полку. Одни говорили, что Кощеев — типичный армейский хулиган, другие — геройский парень.

«Значит, оторви да брось, — решил Барабанов. — Вот бог послал напоследок!»

Кощеев отхлебнул из кружки и спросил:

— Китайский, что ли?

— Уговор был, только китайские, — Зацепин даже привстал, чтобы лучше слышать.

— Ладно. — Кощеев наслаждался тишиной. — В общем, родился на китайской земле умный мужик. Не голова у него, а дом советов. Что ни спросишь — все знает, стерва. Хоть не спрашивай. И была у него жена. По-нашему она — Маруся, а по-ихнему… — он произнес, понизив голос, словцо, и солдаты захохотали.

Звонко, рассыпчато, словно бил стекла, смеялся Зацепин. Весомо и басовито бухал, будто кашлял, рядовой Поляница. Долговязый и вежливый Посудин раздувал серые морщинистые щеки, судорожно глотал рвущиеся наружу звуки. Рядовой Одуванчиков, с виду маменькин сынок, хохотал яростно и пронзительно, громыхая недетскими кулаками по столу. Посудин навалился на стол впалой грудью и опрокинул на себя кружку с чаем.

Новый взрыв хохота встряхнул весь лагерь. С казарменной крыши с шумом снялся табунок сизарей.

— Дурни. Палец покажи — смеяться начнут. — Старшина с любовью посмотрел на свои громоздкие часы с цепочкой. — Посудин, грамотный боец, можно сказать, с образованием, а ведь тоже… И анекдот не смешной. Разве у китайцев бывают Маруси?

— Им бы все гоготать, — Мотькин поглядывал на Барабанова умными глазами. — Нет чтобы по-серьезному о деле, о службе. В мире-то что происходит? Атомная бомба, народ индийский с голоду пухнет… А им все до фени. Га-га-га, гы-гы-гы — тут они мастера. Да еще ложкой поработать…

Старшина погладил большим пальцем паутинку трещин на стекле циферблата и зычным командирским голосом скомандовал:

— Приготовиться к построению!

Солдаты зашевелились, однако от стола не отходили.

— Давай, Кощей, не тяни!

— Доскажи!

— Як там Марыся?

Кощеев обернулся, посмотрел на старшину.

— Пусть Барабанов досказывает. Он здоров по части юмора. — И, перебросив через скамью тощие ноги, встал, мельком взглянул на голубей в небе. — Пошли строиться.

Солдаты потянулись к казарме, разобрали оружие из пирамиды с иероглифами на створках. Кощеев, как и остальные, смахнул пыль с обуви пучком травы, а Зацепин с Одуванчиковым — суконкой.

Старшина встал с чурбана, расправил на себе все ремни. Потом строго по-уставному надел фуражку с длинным козырьком и посмотрел внимательно на повара.

— Ты что, Мотькин, уже не хочешь, значит, поваром?

— Как вам сказать, товарищ старшина, — Мотькин потупился. — Если надо, я что — против? Вот насчет вас обида берет. Вроде командир, а без ординарца. В сопках ходите без всякой охраны, не бережете себя. И даже посыльного у вас нету. Ординарца бы вам…

— И без ординарца перебьемся. — Старшина ткнул пальцем в грязный передник на Мотькине. — Состирни. Чтоб на ужине был в порядке. И это самое, как ты насчет грамоты?

— Как бог. Даже запятые знаю, где ставить.

— А вес на глаз прикинуть можешь?

— Меня в детстве безменом обзывали, товарищ старшина. — Мотькин преданно глядел на Барабанова и теребил подол передника. — Способность к этому делу у меня большая. Честное слово.

— А вот стреляешь ты, я слышал, в молоко, — старшина улыбнулся. — В господа бога пуляешь.

— Когда враг на мушке, товарищ старшина, я давлю на спуск без осложнениев. В самую точку попасть могу. Вот. А мишени почему-то не люблю. Честное слово.

— Значит, и держись за полено, да черпак из рук не выпускай. — Старшина было пошел к казарме, но тут же остановился, потому что Мотькин с грохотом опустил крышку котла. — Ты гонор свой мне не показывай, рядовой Мотькин!

— Какой гонор! Где гонор? — завопил повар. — Если вы про крышку — так нечаянно! Обожгла, собака…

— То-то. — Старшина опять вынул часы, потрогал пальцем стекло и подал команду строиться.

— Значит, так, товарищи бойцы, — сказал он перед строем. — Задача перед нами стоит важная. Кровь из носу, но самурайскую матчасть вытащить до темноты из болота… А в наряд сегодня заступят… — он сделал внушительную паузу, которая, знал, во все времена действовала на нервы любому солдату сильнее, чем сам наряд.

— Разрешите вопрос, товарищ старшина, — подал голос Зацепин, подтянутый, начищенный — не ефрейтор, а картинка.