Даниель-ходжа утвердительно кивнул головой.
«Ну и слава аллаху, — подумали в толпе, — за рассказом, глядишь, судьи остынут, смягчатся, пожалеют парня и отпустят его домой».
— Я не буду ничего выдумывать, — спокойно и доброжелательно начал говорить главный судья Бурханиддин. — Возьму вот эту рукопись — «Автобиографию», продиктованную самим Ибн Синой своему ученику, и по ней перескажу обвиняемому и всем вам жизнь великого пьяницы и еретика. Написана рукопись по-арабски. Но если вы доверяете мне, я дословно переложу ее на наш родной язык.
— Доверяем! — пронеслось по толпе с одного ее конца на другой.
«Ну и цирк! — расслабились крестьяне. — Ладно, день все равно потерян. Послушаем».
Бурханиддин открыл ветхую рукопись, стряхнув с нее ударом ладони пыль, и начал рассказ:
«Отец мой родом был из Балха. Оттуда он переехал в Бухару во дни правления Нуха ибн Мансура. В его же время он управлял делами селения Хармайсан в округе Бухары. Это одно из самых крупных селений. Вблизи его было селение…»
Остановимся, читатель… Возьмем и мы в руки рукопись, по которой начал рассказывать об Ибн Сине главный бухарский судья. Ведь не будь этой рукописи, ничего бы мы не знали сейчас об Ибн Сине, кроме редких крупиц, разбросанных по легендам.
Был же у человечества такой благословенный небом день, когда Ибн Сина, отложив в сторону книги, задумался и стал рассказывать о себе, а Джузджани — верный его ученик, взял в руки калям[8] и записал этот рассказ. Удивительный день… Он паутинкой протянулся из сердца Ибн Сины в далекую человеческую даль. А могла она и оборваться, эта паутинка, ведь оригинал «Автобиографии» вскоре погиб, но историк Байхаки[9] через 116 лет после смерти Ибн Сины, в 1153 году, составил по разрозненным копиям свою редакцию «Автобиографии», и дожила она, несколько раз переписанная, до наших дней.
А может, была у Бурханиддин а рукопись «автобиографии» редакции египетского ученого XIII века Кифти? В то время, когда Кифти составлял ее в 1275 году, Бухара была мёртвым городом. Десять дней гром или ее моголы, в десять лет после этого проносились по ее развалинам, словно чистое дыхание природы, джейраны, забегавшие из степи.
— А когда Ибн Сина родился? — спросили из толпы.
— Этого точно никто не знает до сих пор, — ответил Бурханиддин-махдум. — Джузджани говорит: Ибн Сина скончался в 428 году хиджры, то есть в 1036–1037 гг. Скончался в 58 лунных лет. Значит, родился где-то в 980.
Дополним судью: Байхаки приводит положение небесных светил в ночь рождения Ибн Сины: «Восходящим светилом был Рак, точнее градус его, соответствующий возвышению Юпитера. Луна, Солнце и Венера находились в градусах своего возвышения. Доля счастья была в 39° Рака, а доля неизвестности — в 0° Рака вместе с Канопусом и Большим Псом».
Советский ученый Ю. Завадовский показал этот гороскоп астроному А. Михайлову, который сказал:
— Поскольку в гороскопе Ибн Сины Луна находится в соседнем созвездии с Солнцем и при этом впереди него, то соответствующий день был вскоре после новолуния. По моим расчетам, в 980 году новолуния были 13 августа, 18 сентября, что согласуется с мусульманским календарем, в котором начала месяцев падают на первый и второй дни после новолуния. Солнце бывает во Льве ежегодно с 20 июля до 20 августа, что говорит в пользу 15 августа как приблизительной дате рождения Ибн Сины.
Али, когда услышал, что отец Ибн Сины был родом из Балха, вздрогнул: он никогда Не был в этом городе, даже не знал, где он находится, но вдруг увидел Балх, жемчужиной лежащий среди гор, — даже не увидел, а и вспомнил… и Огромный бархатно-черный паук быстро и бесшумно несся на Али по воздуху На высоких и тонких ножках. Али показалось, что это стремительно входит в его голову мысль о том, что он уже жил когда-то, Давным-Давно, и слышал от отца рассказ о Балхе. «А вдруг жизнь каждого из нас всегда одна и та же, — подумал он, — как один и тот же лист разворачивается каждую весну из одной и же почки? Только выпадает нам один раз жить в царском платье, а другой — в крестьянском… Нет! — Али ударил паука кулаком, ломая пальцы о стену, — нет! Нет…»
«Но Балх… Отчего так тревожно в душе, когда я произношу это слово? Какая река там течет? Что сеют там Крестьяне?»
Балх расположен в Афганистане, у срывающейся с гор реки Балхаб. Не город, а срез тысячелетнего дерева: каждое кольцо — новая культура. Предположительно, основали его европеоидные[10] племена, двигавшиеся с севера в Индию во втором тысячелетии до нашей эры. Смешавшись с местным населением, вышедшим из лона Джейтунской культуры, они стали затем растить пшеницу и ячмень.
Что мы еще знаем об отце Ибн Сины, кроме того, что он родился в Балхе? Почти ничего, если не считать смутных упоминаний о его службе в Бухаре, о принадлежности к исмаилитам и даты смерти. И уж совсем ничего не знаем о матери Ибн Сины! Одна только рукопись Байхаки называет ее имя — Ситора. Знаем еще, что родом она из селения Афшана, под Бухарой.
Как же представить живыми отца и мать Ибн Сины? Как увидеть их улыбку, свет глаз?
Встретились два человека, а родили Вселенную…
Балх… Джейтунская культура, ставшая матерью пришедшим сюда народам… Какие формировались здесь традиции?
Ответив на эти вопросы, можно хоть в какой-то степени представить, на пересечениях каких линий кроен и духа родился отец Ибн Сины — огромная могучая река благородства, по которой отправился в мир, в жизнь Ибн Сина.
Джейтунская культура развилась в узкой предгорной Копетдагской полосе, в долинах рек Теджена и Мургабэ в шестом тысячелетни до н. э. Она на тысячу лет раньше культуры шумер, подарила миру одну из древнейших ирригационных систем и гениальный орнамент оазиса Геоксюр, затмивший своей красотой орнаменты Месопотамии и Ирана. Орнамент этот погибал после страшных загустений в XXII и XVII веках до н. э. Но люди, куда бы ни уходили в поисках места жизни, благоговейно наносила о на только что вылепленные из новой глины кувшины старый геоксюрский узор. Он и сегодня живот в туркменских коврах.
Трудно было жить на реках юга Средней Азии. Они кочевали по пескам, и людям приходилось рыть огромные каналы, чтобы возвращать воду в прежние русла. Потом во втором тысячелетии до н. э. реки все же победили людей: археологам открывается картина нового запустения, совпавшего с гибелью культур доарийского Ирана (Элам) и дравидской доарийской Индии (Мохенджо-Даро и Хараппа).
Но подвиг крестьян снова поднял эти земли к жизни. И через Балх, столицу Бактрии, легли торговые пути в Индию.
Вслед за купцами двинулись и буддийские монахи в красных одеждах, надетых на голое тело, и стало в Балхе много буддийских монастырей.
Главный из них — Наубехар в десятом веке, лежал уже в развалинах. Маленький Абдуллах (отец Ибн Сины) бегал здесь между колонн, подпиравших по кругу купол, лазил по кельям, отодвигая белье с веревок, привязанных к чудищам и буддам. Взлетали то тут то там вороны и грифы, ветер засыпал развалины то белыми лепестками весны, то красными листьями осени, которые сверху, с купола, казались впечатанными навеки в белый камень плит следами ходивших здесь когда-то красных монахов. А еще раньше на этом месте стоял зороастрийский храм огня и ходили по белым плитам белые маги. В Балхе, как говорит предание, проповедовал Заратуштра, звавший к правде и честному на поле труду. «Цветение мира — от крестьян, — пел он. — Кто пашет землю, сеет праведность. Есть лишь один этот путь. Все остальное — беспутье». Его проповеди — спокойные, искренние, соединённые с музыкой, изгоняли из сердец страх перед жизнью. Говорят, где бы он ни стоял, над ним всегда сияла звезда. Здесь, в Балхе, признали его учение, и долго бы оно еще процветало, если б Александр Македонский не отделил Балх от западного Ирана. Тут-то и нахлынули красные монахи, а в VIII веке — черные проповедники ислама.