Дёготь и Малюков проследили, как орава специалистов оттранспортировала «Иосифа Сталина» в ангар на краю поля и отправились в Особый отдел.

Товарищ из Особого отдела внимательно выслушал их, задал несколько формальных вопросов и отпустил минут через десять. Уже на крыльце, пораженный быстротой событий, Федосей сплюнул.

- Тьфу! Разве это дознание? Ни одного вопроса толкового не задал.

Дёготь пожал плечами.

- Разберутся.

- Да тут же предательство явное! – рубанул воздух Малюков. – Ежу ж ясно, что в пять минут в одном месте броневики не собрать. Предательство на самом верху!

Они все-таки сошли с крыльца, чтоб не мешать выходящим.

- Мне кажется, что именно поэтому нас и не расспрашивали, что сами все понимают. Наверняка кто-то из немцев постарался. Только что ж они тогда так не аккуратно-то? Времени, что ли не было?

Шагов через двадцать, словно сведя размышления к конкретному выводу, Деготь выдал мысль.

- Похоже, что прав Ульрих Федорович.

Федосей посмотрел вопросительно.

- Насчет лунного золота. Зашевелились империалисты. Видно дела у них с транспортом не ладятся и хотели они наш корабль получить.

Деготь посмотрел с удивлением.

- Так ведь и у нас не все в порядке. Дюзы…

- А кто им об этом скажет?

СССР. Свердловская пусковая площадка.

Февраль 1931 года.

Ощущение радости от своей простой и понятной жизни, основой которой были труд и радость созидания,

для профессора пропадало все чаще и чаще. Ежеутренне бреясь, он в такие дни разглядывая лицо в зеркале, ловил себя на мысли, что из-за амальгированного стекла на него смотрит совершенно чужой человек – более счастливый, более уверенный в себе, более успешный.

Началось все с малого, но на протяжении нескольких недель это ощущение чужеродности нарастало снежным комом, толкая на поход к доктору. Он держался, надеясь побороть хандру, объясняя её переутомлением, и тысячью других причин и оказался прав.

В одно утро все кончилось.

Это случилось ночью.

Почти два часа после этого он приводил себя в порядок, ловя разбегающиеся мысли немца Вохербрума и сводя воедино две личности, два опыта, два мировоззрения, составляя из них профессора Кравченко..

Он все вспомнил и понял. Кто он. Где он. Вспомнил организацию, Парижский цирк, разговор с доктором…

Но следующая мысль смела все. Золото! Лунное золото!

Страх прокатился и остался дрожью в руках. В тех руках, которыми он сам дал большевикам возможность дотянуться до Луны! Своими руками он вырыл могилу для Запада. Это ведь его силами, его руками большевики стоят в двух шагах от золотых россыпей Луны!

До боли в скулах он закусил одеяло. Он хуже варвара, хуже Атилы и гуннов!

Профессор сжал кулаки, замычал бессильно от стыда и беспомощности.

Нет. Надо собраться.

Сбрасывая наваливающуюся безысходность, он встал с постели. За окном непроглядную ночь пробивали точки фонарей. Он несколько раз вдохнул-выдохнул, возвращая себе самообладание и твердость духа. Ничего. Может быть не все так плохо. Может быть не все потеряно. Надо все взвесить, разобраться…

Главное ничем не выдать себя….

Он вернулся к кровати. Серое одеяло верблюжьей шерсти отвратительным комком лежало на полу. Вся его жизнь тут как это вот одеяло. Он ощутил решимость довести дело до конца, почувствовал, что есть выход!

Лунная программа. Если он её начал, то он и поставит на ней крест.

Только вот сделать это можно будет только тогда, когда думая и чувствуя как Кравченко, он сумеет оставить на виду внешнюю оболочку Вохербрума. И самое заметное из неё - акцент. Без этого ничего не получится. Ничего.

В прошлый раз, он это помнил, после превращения из немца в русского его акцент пропал куда-то.

Он перекрестился. Бог был рядом. Или ангел Господень!

На его счастье тех, кто мог распознать его превращение в первые же минуты, сейчас на площадке не было. Оба большевика отбыли куда-то с секретной миссией. Ну и, слава Богу! Сколько-то временили у него было. Придется теперь проявить рвение и показно начать учить родной язык – спрашивать у всех как говорить то, а как это… И делать ошеломляющие успехи.

Он усмехнулся.

Тут, к счастью, уже привыкли к его гениальности и это съедят как одну из граней таланта.

Профессор встал у окна, прижавшись лбом к стеклу.

А решая эту проблему, нужно будет параллельно думать о том, что делать дальше.

К несчастью большевики смогли решить вопрос с металлом. Новые дюзы, по слухам, должны были выдержать чудовищную мощность его нового двигателя. Их обещали прислать со дня на день…. Это означало, что из теоретической, лунная экспедиция становилась частью реальной жизни.

Самое простое – взорвать двигатель на очередных испытаниях. Никто ничего не заподозрит… Он машинально взял с подоконника лист бумаги и приготовился писать план действий, но вовремя спохватился. Память немца не повела. Телефон! Чертовы большевики! Кто знает, может быть прямо сейчас, кто-то уже подглядывает за ним.

Аппарат стоял на столе, такой привычно-безобидный, что и думать не хотелось о его нынешних мерзких возможностях.

Он прикинул, кого можно расспросить о новом большевистском изобретении, но только отрицательно покачал головой.

Может быть профессор Вохербрум – воплощение непосредственности и дружелюбия и решился бы на это, но профессор Кравченко не рискнул проявлять любопытство. Это у немца кругом были друзья, а у него вокруг имелись только враги, и такое любопытство могло привести к неприятностям… Хотя один способ был очевиден. Обойдя стол, он вытащил вилку телефона из розетки. Так-то лучше. Теперь только не забывать, что такое эти большевистские телефоны.

Все последующие дни он, бродя по территории пусковой площадки, вертел головой по сторонам и за каждой дверью ему чудились глаза вездесущего ОГПУ. Соединенные тонкими медными проволочками и опасные как змеиные головки телефоны окружали его, не давая гарантии сохранения тайны. Голова шла кругом, когда он прикидывал возможности секретной большевистской техники. Получалось, что всегда он должен быть начеку. Каждую минуту, в любом месте.

Так оно и вышло.

До прибытия новых дюз, он несколько дней ходил по полигону, глядя на все другими глазами, и нервничал, ожидая прилета своих «товарищей».

В первую очередь опасаться стоило их, самых близких – Малюкова и Дёгтя. Помня всю свою жизнь, он помнил и их место в той игре, что велась «Беломонахическим центром». Идейные враги. Умные, хотя и ограниченные в своей идейности, но они были ближе других, а значит и перемены, произошедшие с профессором заметят раньше всех. Заметят и сделают выводы….

Каждый раз думая об этом, он качал головой – как же ему повезло! Как повезло, что их не оказалось рядом! Только ведь везение не вечно. От этих внимательных глаз нужно было срочно избавиться.

Три дня он думал над способом и когда уже совершенно отчаялся, нашел решение в одной из передовиц «Правды».

Оно вобщем-то лежало на поверхности.

Враги народа… Это придуманное большевиками беспроигрышное клеймо давало возможность нанести удар и спрятаться так, чтоб никто ничего не понял….

Донос профессор писал с удовольствием, по-школьному высунув кончик языка.

«Пусть жрут друг друга, пауки.. Чем честным людям кровь пускать, своей кровью пусть захлебнутся, кровососы..» Мысли бежали, не мешая рукам выводить обтекаемые обороты:

«Начальнику отдела режима объекта «Свердловская пусковая площадка».

Довожу до вашего сведения, что сотрудники спецлаборатории Деготь и Малюков ведут в лаборатории активную антисоветскую пропаганду. Неоднократно в присутствии свидетелей они повергали сомнению ценности выпестованных пролетарской революцией и учением товарища Карла Маркса.

Вернувшись недавно из зарубежной командировки, они позволили себе делать выпады в адрес наших французских товарищей и критиковать позицию товарища Сталина в области военного строительства.