— Нет... сейчас не могу...

— Это почему?

Снова приподнимаясь, Кеша похлопал ладонью Лёлика по плечу:

— Ты разве не видишь, в каком я виде?

— Да плевал я на твой вид! Поехали!

Нащупав в стоявшей у изголовья переполненной пепельнице окурок побольше, Кеша воткнул его в рот, зажег нетвердой рукой спичку, прикурил.

— Нет,—снова покачал он головой.— Я должен сначала принять ван-н-н-у, выпить чашечку кофе...

 — Будет тебе там и ван-н-на,— передразнивая Кешу, сказал Лёлик,— будет и кофа, будет и какава с чаем! Ну, кому сказал: поехали!

— Не-а,— упрямо покачал головой Кеша. Широко размахнувшись, Лёлик с силой ударил Козодоева в бок. Тот, пошатнувшись, кулем свалился с кровати, оставшись безмолвно лежать на полу.

Лёлик перегнулся через широкое мягкое ложе и, свесив голову к другу, вдруг тихо и жалобно попросил:

— Поехали, Кеша! А?

А тем временем огромный черный Султан, получив, наконец, доступ к вожделенной бутылке, с упоением обли­зывал ее горлышко. Его широко распушенный хвост подра­гивал от удовольствия. Султан безумно любил шампан­ское.

* * *

Похоже, в эту ночь Степан Степаныч спать не ложился. Иначе откуда бы мог так оперативно появиться огромный плакат в обрамлении лавровой ветви, который гласил:

 МОЛНИЯ

(Рядом была нарисована зловещая алая стрелка, симво­лизирующая молнию)

 ПОЗОР ПЬЯНИЦЕ И ДЕБОШИРУ гр-ну ГОРБУНКОВУ С. С.!!!

 Домком.

 Степан Степаныч любовно расправил углы своего тво­рения, результаты ночных трудов и, отступив на несколько шагов, еще полюбовался им. Он украдкой огляделся и со­крушенно покачал головой. Эх, жаль, что в эти ранние утренние часы на улице еще не было восхищенных та­лантом Степан Степаныча зрителей!

* * *

— Э-э-эх!

Он полежал еще с приоткрытыми глазами, очень уди­вившись, что еще жив.

— Ох-х-х!!!

Вероятно, еще не кончилась ночь, потому что кругом было темно.

— А-А-ах!..

Ему было тяжело дышать, он задыхался. Страшно, невыносимо пересохло горло, голова гудела, словно элект­рические провода высокого напряжения. Нужно было най­ти силы подняться и пойти на кухню, чтобы залпом осу­шить стакан холодной воды. Или лучше два. Представив себе эту картину, Семен Семеныч судорожно сглотнул. Но сил не было, и он все продолжал лежать в неподвижности.

Постепенно к нему пришло ощущение, что что-то не так. Но что? Ах, да! Он не слышит рядом с собой привычно­го тихого дыхания Нади. Где же она? Может, на кухне? А что она там делает в такую рань, ведь еще совсем темно...

Дышать становилось все труднее, лоб покрылся испа­риной.

— Ах!

«А где это я вчера был? — мысленно спросил себя Семен Семеныч. И с кем?»

Внезапно перед его глазами возникло не то видение, не то явь: ярким неоновым светом вспыхивает и сразу же гаснет какое-то странное сочетание слов — «…лакучая ива». Он наконец вспоминает. Это же название ресторана, в ко­торый вчера его завел Кеша! Только не «…лакучая ива», а «Плакучая ива», просто первая буква перегорела, вот и все.

«Боже, что я там натворил?! Кажется, пел. Так, а что было перед этим? Мы с Кешей пили, потом он куда-то ушел, потом ко мне прицепился какой-то мужик, который говорил, что я — его школьный товарищ... Потом мы снова пили, потом принесли какую-то огромную нещипаную пти­цу прямо на тарелке и Кеша говорил, что она не улетит, потому что жареная... Какого черта жареная, когда она была в перьях?

Интересно, кто меня приволок домой? А, вспомнил! Или нет... Да-да, это был Володя, я помню. Ведь я вызвал такси на свое имя, когда еще был трезвый...

А что было потом? Что Надя? Кстати, где она? На кухне вроде не слышно... Господи, как тяжело дышать! И как только эти алкоголики живут? Как они выносят каждое утро такие муки?»

И тут до Семен Семеныча дошло, что он лежит, укры­тый одеялом с головой. Он хотел поднять руку, чтобы стащить его с лица, но рука не поднималась. Он понял, что это гипс.

Нет, нужно попробовать встать. Так. Сейчас. Еще пару секунд. Ну, все. Пора.

— О-о-ох!!!

Он, наконец, сел в кровати и здоровой рукой стащил с себя одеяло. Яркий дневной свет ударил в глаза. Проморгавшись, Семен Семеныч убедился, что действительно находится дома. Но почему-то на нем все еще надеты пиджак и рубашка.

«Пистолет! — вспоминает Семен Семеныч.— Где пис­толет?!»

Он запускает руку во внутренний карман пиджака, но тот пуст. Нет ни пистолета, ни денег. Похолодев от ужаса, Горбунков начинает шарить глазами по комнате. Наконец, пистолет попадается ему на глаза. Он покоится на ковре перед креслом. А над ним безжизненно свисает чья-то рука.

— Надя! — беззвучно шепчут его губы.— Надя!

Она сидит в кресле напротив распахнутой настежь балконной двери, вытянувшись во весь рост и запрокинув голову.

Забыв о больной голове и пересохшем горле, Семен Семеныч соскакивает с кровати и двумя прыжками дости­гает кресла. Ему становится страшно. Он боится прикос­нуться к жене, боится, что она не пошевелится в ответ и что...

Но рука сама тянется к ней. Хватает едва ощутимого прикосновения, чтобы Надя встрепенулась и подняла го­лову.

— А?! Что? — спросонья бормочет она.

— Надя!!! Наденька!

Упав на колени перед креслом, едва сдерживая рыда­ния, он крепко прижимается головой к ее груди.

Надя нежно гладит его по затылку, покрывает поцелуя­ми взлохмаченные волосы.

— Сеня! Сеня! Успокойся! У тебя есть выход.

— Да? — обливая слезами Надин халат, говорит Гор­бунков.

— Да! Есть! Ты должен пойти и признаться сам. Сам!

— В чем? — спрашивает он, приподняв голову.

— В измене!

Хмель проходит окончательно.

— Как ты могла такое подумать!

Вскочив с колен, Семен Семеныч начинает бегать по комнате из угла в угол, размахивая руками и иногда в от­чаянии хватаясь за голову. Увидев такую бурную реакцию, Надя пытается его успокоить:

— Сеня! Подожди! Не бегай так. Успокойся! Давай по­говорим начистоту.

Глядя сейчас на него со стороны, можно было подумать только одно:

Отелло! Ну чистый Отелло!

Однако ни Наде, ни ее мужу было сейчас не до срав­нений.

— Ты, мать моих детей! Как ты могла! О Боже, несча­стный я! О, горе мне!

— А что? — возмущенно кричит Надя.— Что я могла подумать? Что я должна была подумать?!

Он вскидывает руки над головой:

— Только не это! Все, что угодно, но только не это! О, горе! Горе мне!

— Откуда у тебя пистолет и деньги? — в негодовании спрашивает она.

Резко отшвырнув в сторону попавшийся на дороге стул, Горбунков с новой силой кричит:

— Молчи, несчастная! Молчи!

Надо сказать, вид у Семен Семеныча в эти минуты не слишком соответствовал ситуации. Длинные, почти до ко­лен белые «семейные» трусы, пиджак, надетый только на одну руку, перекошенный галстук, вздыбленные волосы... Ах, да. Еще припухшие красные глаза. Вот такой преми­лый портрет. Однако ни он, ни она, захваченные ссорой, сейчас этого не замечали.

Но она, любящая, умная, тонкая и все понимающая Надя все-таки заметила! Не зная, не подозревая о деталях, она женским чутьем почувствовала, что с ним, чистым и светлым мужем Сеней, творится что-то неладное. И ско­рее всего, помимо его воли.

Они стояли друг перед другом: она — в чистеньком домашнем халатике, он — растрепанный, измученный и потерянный. О, если бы ей знать, как ему помочь!

Не в силах больше совладать с собой, со своей неж­ностью и стремлением помочь, Надя ринулась вперед и прильнула к мужу:

— Сеня! Скажи, откуда у тебя пистолет и деньги!

Он молчал.

— Ну откуда у тебя все это?! — снова взмолилась Надя.— Я умоляю тебя, Сеня, скажи!

Наконец решившись, он осторожно отстранил ее:

— Хорошо, я тебе скажу. Но никому ни слова!

— Хорошо! Клянусь!

Оглянувшись по сторонам, словно боясь, чтобы его не услышали, Семен Семеныч склонился к жене и таинствен­но прошептал: