Хозяин распоряжений, конечно же, не оставлял. Мое положение все отчетливее обретало черты неписанного домашнего ареста с необходимостью выходить на поверку к ужину. Неприятно. Впрочем, чего-то подобного я ждал, поэтому продолжил выяснение по списку, что есть в доме. Тир - уже знаю. Библиотека, сад, гимнастический зал и бассейн? Цветочки нюхать или романы читать я был не в настроении и вряд ли скоро буду, но вот два последние пункта... Правда, по результатам обсуждения отпал и бассейн, представляющий собой почему-то полынью с сильным течением и ледяной водой. Благодарю покорно, терпеть не могу холод; переношу не хуже прочих и не жалуюсь, но удовольствия в нем не нахожу. Помнится, я мечтал - когда еще имел глупость строить планы на окончание войны! - что после победы позволю себе уехать куда-нибудь на южное побережье, и буду там по-пижонски носить легкие рубашки с распахнутым воротником и не кавалерийские сапоги, а ботинки из тонкой кожи, через подошвы которых чувствуется даже жар мостовой...

Отброшено. Забыто. На здешнем солнышке я греть кости не намерен. И разгуливать здесь с открытым воротом, подставляя Цетаганде незащищенное горло, - тоже.

Как и терять физическую форму, уже в молодые годы превращаясь в развалину, которая жалуется на свои болячки. Радуйся, что выжил, не парализован и руки-ноги целы. Бегать кроссы мне разумно не светит, но в остальном поблажки себе я давать не хочу. А на крайний случай, когда терпеть невмоготу, у меня есть заветный глоточек в сумке. Ох, с каким выражением на чопорной физиономии слуга мне ее принес!... Услышал звяканье внутри или просто не постеснялся открыть? Держу пари, побежит докладывать хозяину. Цеты не употребляют спиртного, и комендант тоже презрительно морщился, наливая мне по вечерам от своих щедрот стакан спирта, но я был не настолько горд, чтобы отказаться... Лучшее средство анестезии, какое я знаю - боль не снимает, зато оглушает до того, что невыносимое если не делается терпимо, то происходит словно не со мной. Воспоминания, увы, остаются в полном объеме; точнее, я знаю, что меня вывернет раньше, чем я выпью достаточно для провалов в памяти...

Стоп. Кривлюсь почище гем-полковника перед бутылкой и накидываюсь на тренажер, словно желаю наказать себя за слабость и вымотать до алых звездочек перед глазами. Заставить себя больше ни о чем не думать.

Вчера-то я справился с этой задачей что надо. Настолько, что оглушенный болью не хуже спиртного, свалился и уснул прямо на гимнастическом мате. Хорошо еще не догадался до того поставить кондиционер на приятную прохладу: футболка у меня была мокрая, хоть отжимай, а кашлять и хлюпать носом было бы, во-первых, совершенно не презентабельно, а во-вторых, что важней, дало бы здешнему лорду еще один повод вручить меня врачам, для надежности перевязанного прочной розовой ленточкой.

Дверь заперта накрепко, и я могу временно ослабить оборону и не искать выбора из двух равно неприемлемых вариантов ситуации. Малодушно оттянуть решение еще на несколько часов.

На сегодняшнюю попытку слуги отговорить меня от - ах! - опасного занятия я от души рявкнул так, что стекла задрожали. И объяснил, что указания в этом доме я обязан выслушивать только от одного человека. Да и от того, признатся честно, не тянет. Что он там перечислил, как подотчетные области? Деньги в виде основного капитала, сделки, здоровье душевное и телесное, отношения с законом, светский этикет и женитьба? Последние пару пунктов пусть забирает с потрохами, я все равно не намерен брать в жены ни одну из здешних дамочек и водить приятельство ни с одним из здешних мужчин. Но всего прочего хватит, чтобы описать большую часть предстоящей мне жизни. Этикет, как же. Держу пари, что скоро они захотят размалевать мне лицо. И что мне тогда останется? Попытаться отравиться, съев содержимое коробочки с гримом?

Здешний лорд показательно упрям. Под сладенький чаек и медовые речи он не оставляет попыток воспитывать меня на свой вкус, вплоть до убеждений, что мне есть и что пить. Конечно, слово... гм, не воробей и на голову не нагадит, если только его не желают столь же упрямо подкрепить делом. Этот - желает. В первую очередь - отправить меня под нож. С цетагандийской заботой я знаком с лагеря, близко и показательно, и в добрые намерения цетов по отношению ко мне верить оснований нет. А вот каким я приду в себя после цетагандийского наркоза и когда это случится - вопрос отдельный. Возможно, буду ходить, улыбаться, кланяться и с восторгом раскрашивать физиономию. А может, в подправленном и подкормленном виде сгожусь на то, чтобы согреть и его постель? Передергиваюсь. Нет уж.

А задумался я всерьез. В какой-то момент, очнувшись, понимаю, что сижу уже на полу и что запас сил кончился раньше, чем решимость. Два дня тренировок подряд мне определенно не потянуть. Предательство собственного тела вызывает злость не меньшую, чем размалеванная цетская физиономия, но бороться сейчас так же нет сил. Плюнув, уползаю к себе в комнаты, огрызнувшись на ходу, чтобы обед подавали прямо туда. И засыпаю, не дождавшись.

Просыпаюсь уже вечером, в сумерках. В доме как обычно тихо, звуки отдаленные: то ли прислуга фильмами балуется, то ли хозяин уже явился. Настроение никакое. Голова пустая и словно набита ватой. Остывшая еда на столике вызывает отвращение. И хочется чего-нибудь остренького... в прямом или переносном смысле. Вилка, до кончиков зубцов украшенная какой-то дурацкой гравировкой, не подойдет. Думаю рассеянно, не приказать ли принести мне несколько пустых тарелок, чтобы картинно их расколошматить о стену?

Вызываю слугу.

- Так. Это убери, принеси что-нибудь съедобное.

- Вам угодно ужинать у себя? Времени без четверти семь, и в столовой уже накрывают стол, - информирует меня дворецкий с наигранным удивлением.

А ведь и правда. Терпеть не могу грязную посуду в своей спальне, а кроме того, гадкая мыслишка, один раз вынырнув на поверхность, не желает исчезать, и требует ее проверить... Осчастливить, что ли, гем-лорда своим визитом? Сообщаю это слуге и подтверждаю, что нет, переодеваться к ужину в парадное не желаю. Или это такой намек, что в доме объявились новые лица, а я послужу им хорошим развлечением к ужину? Нет? Тогда он может быть свободен вместе со своими советами. Глаза бы мои его не видели. Его и всех, кого на этой планете - как маковых зернышек в булке: гемов, их жен, детей, прислужников, врачей, охранников...

- Вы недовольны моей работой, сэр? - вежливо интересуется дворецкий с нехорошим выражением на физиономии. И то, надо быть слепым, чтобы не видеть мою недоброжелательность.

- Я недоволен твоей... национальностью, - почти шиплю я. - Понятно? Или требуются дополнительные разъяснения?

- Простите, сэр, с этим я ничего поделать не могу, - язвительно отвечает слуга и наконец-то выходит.

Я за ним. До столовой еще дойти надо, не поморщившись и не споткнувшись, а это задачка сама по себе. Второй этаж. Блестящие перила, парящие над ступенями безо всякой опоры, кажутся отвратительно ненадежными. Интересно, меня он поселил сюда специально, чтобы побольше ограничить свободу передвижений? Да, может, я и параноик. Но даже если ты параноик, это вовсе не значит, что за тобой не гонятся, особенно если так шумно дышат за спиной...

Сижу напротив своего оппонента за столом, отщипывая от ужина понемногу и машинально рисуя вилкой узоры в подливе на тарелке. Он смотрит на меня без симпатии, ну и я не золотая монета, чтобы всем нравиться.

Впрочем, он быстро озвучивает, что ему не так. На сей раз моя одежда. В футболке и штанах по его - его! - дому разгуливать, видите ли, правила вежливости не позволяют. Интересное дело. Вещи на мне поношенные, но по размеру, чистые и не рваные. Для визита в свет не сгодятся, но для дома... а как выясняется, и для утонченного цетского взора тоже не подходят. Морщусь, вслух отбриваю его фразой, что не в восторге от здешних мод, а мысленно - ставлю галочку в списке, который, я надеялся, мне не придется вести вовсе.