Тут он повернулся к товарищу, прислонился спиной к стене, поджал колени к подбородку и скорчил самую ужасную гримасу, на какую был способен.

Представьте, что на ваших глазах ангел преображается в беса. Губы и щеки старчески сморщились, нос превратился в свиное рыло, правый глаз выпучился, точно фарфоровый шар, готовый выпасть, а левый задергался в узкой и влажной щели. Азафран подскочил от ужаса. Акил залился здоровым, жизнерадостным смехом, которого в последнее время так не хватало его близким. Правда, на лицо гонщика быстро вернулась привычная тень.

— В общем, твой покорный слуга душевно здоров. Но ради собственного блага решил сделаться тенью Бариса. Ведь что такое тень? Всего лишь резко очерченное отсутствие света. Ни воли у нее нет, ни обязанностей. Тени не вписываются в план, согласен? Это под силу только предметам, которые их отбрасывают. Этторе предписано быть первым в «Тур де Франс». Так же, как он победил в «Джиро». Парень возомнил себя Божьим любимцем, да еще и с попом якшается, но мне все равно: коли хочет, пусть именует план Богом. А я стану послушной тенью. Это единственный беспроигрышный путь для Акила Саенца.

— И что же ты боишься проиграть?

— Гонки. Себя. Финита ля комедия.

Азафран попытался обратить разговор в шутку:

— А как насчет пасмурных дней?

— Пока мне везло. Солнце сияло на каждом этапе. — Саенц расхохотался. — Не тужься, Патруль, проницательностью ты сроду не отличался. Я говорил образно. Взгляни, разве я плоский? — Он вытянул руку. — Может, у меня серая ладонь? Или она скользит по стене, как вода? Прекрати, а? Не надо этого снисходительного тона.

— Постой, старина, — взмолился всерьез обеспокоенный Патруль. — Помнится, это ты завел речь о тени, недостатке света и двухмерных пятнах на трассе. Я думал…

— Или ты правда такой дурак, — заявил другу Саенц, — или отлично вызубрил сегодняшнюю роль. В любом случае мне твои выкрутасы до лампочки. Погоди. Завтра сам все увидишь.

С этими словами он откинулся на подушку, отвернулся к стене и натянул одеяло на голову.

Во время крупного соревнования многим гонщикам сон не идет на ум. Отдыхают они урывками, да и то постоянно ворочаются. Акил Саенц никогда не относился к подобной категории спортсменов.

Зато Патруль относился. И еще как.

Если вкратце описать гонку «Тур де Франс», ту самую, что началась «гусиным» представлением дуэта Саенц/Барис, то состоит она из пролога, двадцати одного этапа и выходного дня и покрывает четыре тысячи километров.

Первая неделя катится по ровной местности: так, пара пустяковых столкновений и напряженная борьба между спринтерами за очки, ведущие к зеленой майке.

Вторая неделя покоряет Альпы, нисходит в долину Роны и снова взбирается к вершинам Центрального Французского массива. Как только гонщики покидают альпийские склоны, наступает время испытать свои силы на грозной Мон-Венту.

Третья неделя пересекает долину Гаронна, устремляется в Пиренеи, потом бежит вверх вдоль побережья и, минуя Бордо, прибывает в Париж. Кто одолеет дистанцию в кратчайшие сроки, получает и сохраняет желтую майку.

Мон-Венту бросается в глаза даже посреди горных пиков. Нижние склоны покоятся под зеленой сенью лесов, а вершина покрыта белоснежной сланцевой глиной. Погасите солнце — она и в кромешной тьме осветит вам путь тусклыми багровыми отблесками. Оставив далеко позади, в тающей дымке, аромат сухих иголок и пчелиное гудение, дорога карабкается все выше, облитая раскаленным жаром. В этих местах и скончался Томми Симпсон, до предела накачанный амфетаминами. Его тело просто-напросто отключилось. На три четверти похолодевший, бедолага лежал ниц рядом с поверженным велосипедом, а ноги продолжали крутить несуществующие педали. Мчаться к финишу. Амбиции смертных — вот что такое гонки.

Втайне ото всех Акил переменил свое решение. На склонах Венту он опять превратится в «хозяина». Довольно быть бессловесной тенью Бариса. Пора показать миру, что Саенц выше всяческих планов. Он станет бороться по-прежнему, в полную силу. Плевать, если Этторе сидит на допингах, — вся его наркота не сравнится по силе с отчаянной волей Акила к победе. За такое и умереть не жалко.

Перед штурмом Венту полагается свободный день. Но даже после двух недель гонки, когда икры наливаются свинцом, невозможно оставаться в четырех стенах до самого вечера. Вы все равно пойдете размять ноги.

Саенц отправился прогуляться в горах. Патруль предложил составить ему компанию. И с облегчением услышал: «Нет».

Трудно сказать, откуда Флейшману стало известно, где искать Акила. Может быть, они договорились заранее. Или тут попахивает шпионажем. Хотя, с другой стороны, кто мог сыграть столь неблаговидную роль? Уж точно не Эското. И не Азафран.

Примерно километром ниже вершины Мон-Венту с ее уличным кафе и уродливыми зданиями для ученых на белоснежном фоне сланцевой глины расположена малая усыпальница в память погибшего англичанина Томми.

По природе своей велогонщики редко происходят из богатых слоев общества. Слишком уж мало шика в том, чтобы изнурять собственное тело. Поэтому в усыпальнице лежали довольно скромные знаки почтения: усохшие цветы, истрепанные перчатки и кроссовки и пожелтевшие открытки. Каждый, кто заходил сюда, испытывал на себе первобытную силу подлинного суеверия, и часто мужественные лица вдруг увлажнялись слезами.

Здесь Акил Саенц и спешился, чтобы, отвернувшись от дороги, преклонить колени для неловкой молитвы. В ту же минуту автомобиль Микеля Флейшмана плавно съехал с горного пика и притормозил у обочины. Доктор медленно приблизился к спортсмену и опустил руку ему на плечо. Забывшись, Акил прижался щекой к его ладони. О, за этот миг Флейшман отдал бы все на свете.

В следующую секунду похожий на греческого бога Саенц вскочил на ноги и гневно воззрился на чужака, нарушившего тихое уединение. На ресницах Акила мерцали слезы. Сладость триумфа тут же сменилась смирением. Микель сморщился в жалкой гримасе побежденного, который молит о пощаде — выражение, способное испортить даже по-настоящему красивое лицо. Не говоря уж о таком лице, как у Флейшмана. Вынести подобный взгляд и не содрогнуться в отвращении просто нельзя — разве что вы до глубины души любите человечество. А может, всему виной нечаянное дуновение ветра, остудившее капли пота на разгоряченном теле?..

Саенц развернулся, побрел назад и без лишних слов сел на пассажирское сиденье кроваво-красного «мазерати». Микель проследовал за ним, занял свое кресло и с ходу вырулил огромный автомобиль на автостраду. Какая-то «ауди» со швейцарским номером резко затормозила и принялась сигналить. Водитель замахал кулаком, изрыгая брань — очевидно, более чем справедливую. Супруга его сохраняла каменное выражение лица, детишки же проворно «отключились», нацепив наушники стереоплейеров.

Однако истерия тут же переменила русло: разглядев знаменитого пассажира, швейцарец лихорадочно перетряхнул бардачок и пулей вылетел из машины. Спустя мгновение, вооруженный блокнотом и ручкой, он уже по-хозяйски опирался на крышу алого монстра и барабанил в окно, выпрашивая автограф признанного идола — надо же, какая встреча, именно здесь, на Мон-Венту, подле усыпальницы, будет о чем порассказать дома, в Гельвеции[19]… Глупая ухмылка кривилась у самого стекла, когда Флейшман жестко вдавил педаль газа.

Швейцарец остался стоять посреди дороги, разинув рот. Примерно двадцать секунд он выкрикивал проклятия вслед багряному автомобилю — потешная фигурка на величественном фоне стерильного сланца и печально-торжественной гробницы. Затем бегом воротился к своей семье, продолжая плеваться ругательствами. Отпрыски дружно прибавили звук в наушниках. «Ауди» зарычала и прыгнула в погоню. На последнем повороте машины поравнялись. Но к тому времени жена, должно быть, уже успела растолковать взбеленившемуся благоверному, что, как бы он дальше ни поступил, ничего не добьется, только покажет себя еще бóльшим тупицей, хотя это и невозможно. В общем, незадачливый турист съехал с горной трассы на стоянку придорожного кафе, попутно распугав стайку отдыхающих англичан, словно они-то и были главной причиной его ярости.