Порой Азафрану казалось, что спринтеру мозги почти без надобности: было бы что соскрести с барьера после очередного столкновения. Но Жакоби не проявлял в общении той тупости, какая с первого взгляда читалась на его лице. Совсем даже напротив. Насколько мог судить Патруль, молодого человека ждала истинная слава — второй Жалаберт, да и только. Впрочем, о какой славе речь — теперь, во времена Акила?..

Схватки у Перлиты начались на три недели позже срока: вечером тринадцатого апреля, во вторник, накануне «Флеш Валлон». По мнению Азафрана, беременная со своим выставленным далеко вперед, замысловато изогнутым животом выглядела что надо — вылитая царица Савская. Дама не разделяла его восторгов. Растеряв остатки терпения, она обзвонила каждую родственницу в далеких горных селениях и перепробовала все до единого народные средства, какие только смогли припомнить или сочинить ее старенькие советчицы. Теперь уже де Зубия не просто косилась на застоявшегося в гараже «диабло», но подходила и так любовно поглаживала его корпус, что Саенц обкусывал ногти, отводя взгляд.

Тем апрельским вечером он взял жену на прогулку. Неспешно прошлись по неровной колее под сенью каштанов, стали подниматься на холм, поросший кустарником и дикими травами. Откуда ни возьмись, — посреди дороги явились две змеи — подняли головы, зашипели, качаясь, потом ускользнули в черную нору между камнями. Перлита припала к плечу супруга, часто задышала от возбуждения, видно — ни капли не испугалась. Проходить по тому самому месту не хотелось, и оба, не сговариваясь, повернули назад к машине. Уже дома, за столом, де Зубия ощутила первые судороги.

— Звони Азафрану, — настояла она.

Патруль находился в Бельгии, готовился к заезду, который, по общему мнению, непременно должен был выиграть в отсутствие Саенца.

Услышав просьбу жены, Акил как-то невообразимо помрачнел, будто бы громадная мягкая тень окутала гонщика с головы до пят, ладони мелко задрожали, и тело обмякло, словно мартовский снег.

— Глупости, — укорила благоверная, заметив его состояние. — Чего испугался, дурачок, это же ради тебя. Кто еще за тобой присмотрит, пока я там…

Патруля, когда он повесил трубку, смущало только одно: у Тисса и Карабучи денег обратно не заберешь… Денег? Как вам объяснить. Не то чтобы Азафран подкупал других гонщиков, он просто… заключал своего рода соглашение. Все-таки не годится в его возрасте лезть из кожи вон. Понимаете, да?

Однако бабки бабками, а доброе имя дороже. И Патруль смирился, шума поднимать не стал.

Утром четырнадцатого апреля гонщик шел по больничному коридору в полной уверенности, что дело уже сделано. К его изумлению, де Зубия продолжала тужиться. Крайне усталая, Перлита нашла в себе силы улыбнуться.

Акил бессменно сидел с нею в палате со вчерашнего вечера. Врачи заявляли, что все в порядке, роженица и дитя здоровы, вот только шейка матки расширяется очень медленно, приходится ждать, а дальше, дескать, пойдет как по маслу. По просьбе де Зубии гость отвел Саенца в местную столовую.

Друзья наложили себе по большой тарелке всякой всячины. Акил поковырял еду вилкой, неохотно пожевал и отодвинул порцию от себя. Азафран продолжал уплетать за обе щеки.

— Все будет нормально, — сказал он. — Я знаю.

— Что ты знаешь? — взорвался товарищ. — Рожал, что ли? Заладили, как попугаи: нормально да нормально…

Пустяки, это гормоны. Под стрессом папаши говорят и не такое. Назавтра даже вспомнить не могут.

Когда Патруль доел, друзья ненадолго вышли на свежий воздух. За владениями больницы начинались крепостные валы старого города. Мужчины остановились на склоне, глядя на восток, туда, где расстилались поля зеленой пшеницы, огороды и вишневые сады. Вокруг пели птицы. В подобные минуты нельзя не проникнуться ощущением счастья. Разве только рядом страдает любимая женщина, и к радости происходящего неизбежно примешивается первозданный страх — даже не гибели, а того, что ждет в этом мире всех новорожденных. «Род человечий, на смерть обреченный под небом, мукам бессчетным подверженный, хлебом кормящийся с поля, своим же политого пóтом, грудью жены услаждаемый — что он такое?..» Где же это было, в какой книге? Вроде бы строки древнегреческого автора.

Азафран обернулся: по щекам Акила бежали слезы.

— Распустил нюни! — чуть не выкрикнул Патруль и с силой хлопнул его по плечу. — Это ей, ей кричать надо. Вот если бы у тебя из зада вылезала тыква…

Саенц со злостью развернулся и зашагал обратно.

Вот и ладно, лишь бы не хлюпал носом. Некрасивое, конечно, вышло сравненьице…

— Все бы тебе зубы скалить! — рявкнул Акил, не оборачиваясь.

Однако Патруль не смеялся. Ему было не до веселья.

— Хотя все правильно, — бормотал Саенц по дороге в больницу. — Никогда ни к чему всерьез не привязывайся, так лучше. Гонки, любовь, близость, доверие… Только прикипишь, а тебя — мордой об асфальт. Жить надо, как пчелка: летаешь себе с цветка на цветок и горя не знаешь. Терять-то нечего. Удобно! А то ведь стоит жизни прижать — и где они, друзья-то? Один остаешься, один как перст, и никому даже дела нет. Никому, понимаешь?

Он повторил это еще раз, круто развернулся, посмотрел Азафрану в глаза и со всех ног побежал назад, в родильное отделение.

И как у него язык повернулся, после стольких лет, самому верному товарищу… Впрочем, и это — гормоны. Уж кто-кто, а Патруль никогда не бросал друзей в беде. Иначе преспокойно остался бы в Бельгии, а к вечеру, вполне вероятно, пожинал бы лавры.

Азафран угрюмо брел к больнице, на ходу размышляя, нет ли его безраздельной вины в том, что у Перлиты возникали некие желания, и как ему вести себя, если новорожденный окажется ухмыляющимся карликом. Сам Патруль ничего не имел против собственного низкого роста и вечной улыбки на лице: людей он искренне любил, они его тоже, не считая отдельных подонков типа Меналеона, однако, согласитесь, наследственность для малыша не самая подходящая, так ведь?

В отделении Азафран загнал медсестру в угол и потребовал выложить правду. При этом он изо всех сил удерживался, чтобы не осклабиться.

— Расслабься, парень. — Сестра скорчила гримаску, передразнивая посетителя, вдруг напустившего на себя серьезный вид. — Все в порядке. Ждать осталось час-два, не больше. Иди лучше кофе выпей.

Она легонько толкнула его грудью, хотя вокруг было достаточно свободного места, и пошла себе дальше.

Патруль облегченно вздохнул, а потом улыбнулся во весь рот. Поздно менять привычки. Горбатого могила исправит.

И вот прошло три часа. Азафран по-прежнему сидел в холле, где то и дело появлялись и исчезали такие же взволнованные люди.

— Все хорошо, — заученно твердили медсестры, — это первенец, тут спешка ни к чему. Уходите, оставьте номер, вам позвонят. Сидя тут, вы никому не поможете. И пожалуйста, перестаньте грызть журналы, вдруг они еще кому-нибудь понадобятся.

Сердце Патруля сжимали тиски предчувствий. Здесь неладно, не может быть ладно, эта ужасная задержка означает какую-то беду, большую беду, а врачи — не станут же они расписываться в собственной беспомощности, хотя кто ведает, что на самом деле творится за дверями стерильных палат, это с виду все так благопристойно… Наконец явилась та самая сестра, которая передразнила гонщика в коридоре. На сей раз она выглядела усталой и уже без шуточек объявила, что Азафрана с нетерпением ждут.

— Ну, как там? Как все прошло? — накинулся на вестницу мужчина.

— Сами расскажут, — отмахнулась та.

Когда Патруль ворвался в палату, его побледневший лоб заливали ручьи холодного пота. Акил, одетый в простые джинсы и тенниску, возвышался над кроватью, бережно держа де Зубию за руку. Его обычно смуглые щеки теперь имели цвет музейного пергамента. Смягчившееся лицо Перлиты казалось нетрезвым, на губах блуждала хмельная улыбка, зато на груди лежало нечто, закутанное в одеяло. Подманив Азафрана рукой, де Зубия передала ему сверток. Почти не сморщенное личико, шапка темных волос.