А сколько гуляло по рукам "кладовых записей" на разинские клады! В конце 1893 года масштабные поиски кладов Разина в Лукояновском уезде Нижегородской губернии вел некто Ящеров. Он основывался на попавшей в его руки фантастической "кладовой записи" (ее текст см. в Приложении). Против потуг Ящерова с аргументированной критикой выступили члены Нижегородской ученой архивной комиссии, однако авантюристу удалось получить разрешение на раскопки от Императорской Археологической комиссии. Пока суд да дело, настала зима и поиски были отложены. В ожидании раскопок, как водится" история стала раздуваться прессой — сенсация, однако! Кладоискатель меж тем не спешил приняться за дело и, погревшись немного в лучах славы, исчез в неизвестном направлении…

В начале 1840-х годов два молодых человека, братья Александр и Степан Гусевы, поехали из своего хутора Гусевского в Оренбург и по дороге остановились ночевать в деревне Синегорке. Когда они выпрягли лошадей и зашли в хату, то увидели лежащую на печи сморщенную старушку, слепую. Старушка по говору узнала, что Гусевы "мосоли" ("мосолями" называли потомков крепостных заводчика Мосолова) и спросила:

— Вы не из Каноникольского?

— Нет, мы из хутора Гусевского.

— Это на Малом Ику, возле устья речушки Ямашлы?

— Верно! Откуда, бабуся, знаешь?

— Я в молодые годы с Пугачевым ходила, была у него кухаркой. Когда по дороге на Иргизлу за нами гнались сакмарские казаки, Пугачев приказал закопать на левом берегу Ямашлы, возле устья, золото. Много ведь золота отнял у бар. Оно, чай, и теперь в земле лежит.

Слух о том, что где-то в Синегорке живет некая Прасковья, столетняя старуха, которая в молодости "ходила" с Пугачевым, гулял по округе давно, поэтому браться отнеслись к рассказу старухи с полным доверием. Вернулись братья Гусевы домой. Старший, Александр Петрович (он был уже женат и не жил в отцовском доме), когда все домашние заснули, пошел ночью к устью речки Ямашлы и после упорных поисков отыскал там корчагу золота. Перепрятав ее в укромное местечко, он не сказал об этом никому ни слова.

Через несколько дней младший брат Степан вспомнил в разговоре с отцом про пугачевский клад. Отец удивился: "Почему ж сразу не сказал?" Пошли на берег речушки, копали, копали, но ничего не выкопали. А Александр Петрович, забрав себе клад, отделился от отца и стал заниматься лесным промыслом. Сплавлял лес. Купил себе много земли. Две мельницы построил — в Шагрызе и в Кузьминовке. А сына его, старика уже, в 1930 году раскулачили. Многие помнят, сколько золота тогда отняли у этого кулака. Первейший ведь в здешних местах богач был! На пугачевском кладе нажился.

Легенд о кладах Емельяна Пугачева бытует, пожалуй, не меньше, чем легенд о разинских кладах. В отличие от последних клады Пугачева часто имеют под собой, как кажется, гораздо более реальную почву и, по разным свидетельствам, действительно где-то, когда-то, кем-то были найдены.

Множество "кладовых записей" и легенд было связано с пугачевским кладом близ бывшей крепости Рассыпной под Оренбургом, в Диковой балке. По рассказам местных жителей, этот клад был выкопан еще в середине XIX столетия: "Здесь у нас, возле Рассыпной, есть балка Дикого. Там беглые и дикие люди скрывались. И вот однажды утром пронеслась молва: "Клад, клад вырыли! И пошли все смотреть. Здесь была открыта яма. Старики говорили — это, мол, уральцы (т. е. уральские казаки) вырыли. У них каким-то родом осталась запись Пугачева, и они знали, что где зарыто, они приезжали к нам. Здесь в лесу еще была береза. Под ней много зарыто золота. Но найти ее, березу, они не смогли. А тот клад в Диковой балке — факт, при мне был".

Еще один пугачевский клад, по рассказам, зарыт на берегу речки Ящурки, впадающей в Урал. По преданию, деньги зарывались в воловьих шкурах, от Ящурки по течению вправо в сторону на 20–30 метров. Этот берег впоследствие намыло или отмыло, а сама речка лет сто назад пересохла. В окрестностях Татищева, в озеро Банна, разбитые царскими войсками пугачевцы при отступлении поспешно скатывали бочки с медными и серебряными деньгами. Есть свидетельства, что вскоре, лет через пятнадцать — двадцать, часть этих бочек была обнаружена и извлечена.

А в двадцатых годах XIX столетия, в морозный декабрьский день, к одному из внуков смотрителя Златоустовского завода постучалась вечером старушка-нищая, с посохом и мешком на спине.

— Что тебе, бабушка? — окликнули ее из окошка.

— Пустите, милые, переночевать, Бога для…

— Заходи.

Старушка, которой пошел уже восьмой десяток, переночевала, но на утро оказалась так ослабевшею, что не могла сдвинуться с печи.

— Да куда ж, ты, бабушка, идешь?

— А вот, милые, так и бреду, пока добрых людей не найду, которые приютят меня.

— Значит, ты безродная?

— Никого, миленькие, нет, ни родной души не осталось.

— И не знаешь, где родилась?

— Я, милые, заводская, с Авзяно-Петровских заводов… Мой-то все померли… Вот я и хожу по чужим людям.

— Коли так, старушка, то оставайся у нас.

— Спасибо, вам, болезные, за вашу ласку ко мне!

Старушка пожила с полгода и приготовилась умирать. Уже на смертном одре она позвала хозяйку дома и сказала:

— Слушай, Ивановна! Мне жить недолго, день, два… Грешница я была великая… Едва ли простит меня Господь… Ведь я была полюбовницей пугачевского атамана… Он захватил меня на заводе да силой и увез с собой… Когда нас разбили на Урале, мы бежали через Сагку. Ехали в кибитке и везли большой сундук… Ночью приехали к реке Ай… Мой-то и говорит мне: "Акулина! Дело нашего "батюшки’’ обернулось плохо… Этот сундук полон серебра да золота. Давай его зароем здесь". Вытащили мы сундук, нашли на берегу два дуба, вырыли под ним яму топором… положили в нее клад и завалили землей да каменьями… "Кто из нас останется в живых, — сказал мой-то, — тот и попользуется всем добром"… А место приметное: два дуба здесь и три дуба на том берегу… Потом сели мы на лошадей и переправились вброд… Конец, знамо, был плохой… моего-то убили в драке, а я попала в Оренбург… Так с тех пор и не была у клада… Думала уж с тем и в могилу лечь… Да хочу наградить тебя за любовь ко мне, старухе… А лежит сундук вправо от дороги в тридцати шагах…

Старушка скоро умерла, клад же, если только он был зарыт, продолжает лежать на прежнем месте. За добычей его надо было ехать за сто верст, расстояние для того времени, когда по дорогам рыскали беглые крепостные, заводские и ссыльные из Сибири, — огромное, сопряженное с немалыми опасностями. Кроме того, дорога через Ай менялась много раз, и искателям зарытого сокровища пришлось бы исследовать весь берег на протяжении, может быть, сотни-другой сажен.

Предания о кладе Пугачева, к которым можно отнестись серьезно, рассказывают в Пензенской области. Где-то здесь, в каком-то из сел по дороге от Саранска в Пензу, в избе священника местной церкви, якобы гостил отступавший от Саранска Емельян Пугачев. Отсюда, преследуемый царскими войсками, он двинулся дальше, при этом закопав в землю часть своей казны. Были известны и внешние приметы места захоронения клада, но еще сто лет назад местность в том месте распахали.

Приведенные рассказы — самые достоверные из многочисленных легенд о "пугачевских кладах". В остальных фигурируют "амбары" и "лодки" с золотом и самоцветными камнями, нечистая сила, светящиеся в темноте лошади и прочие, очень увлекательные, но вряд ли правдоподобные сюжеты.

"В настоящее время переживается новая кладовая эпоха, так сказать, "коммунистическая", — писал в 1921 году костромской ученый-краевед В.И. Смирнов. — Как в эпоху татар и смуты, народ помещает в настоящее время свои сбережения и имущество, по меткому выражению одного гражданина, в земельном банке. Уже ходят рассказы о находимых то тут, то там спрятанных в земле деньгах, имуществе и оружии…"