Главное же предостережение этого видного государственного деятеля состояло в том, что война России с Германией может закончиться социальной революцией для обеих. «Слишком уж многочисленны те каналы, которыми за много лет мирного сожительства незримо соединены обе страны, чтобы коренные социальные потрясения, разыгравшиеся в одной из них, не отразились бы и в другой, — писал он. — Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма»[10].

Увы, этот пессимистический прогноз полностью подтвердился: в ходе длительной и кровопролитной мировой войны Германия и Россия сами загнали себя в тупик, выход из которого пролегал через социальные потрясения, а для России — социальную революцию. Война стала последним испытанием царизма, показала его неспособность спасти от катастрофы страну, которая к этой войне не была готова. Как признавал позднее начальник штаба Ставки генерал Н. Н. Янушкевич, вопрос о недостатке снарядов, винтовок и патронов возник в первые же месяцы войны. Мобилизационный запас снарядов, например, был израсходован в первые четыре месяца войны. Программа перевооружения была рассчитана на выполнение к 1917 г. Казенная военная промышленность не могла в достаточной степени обеспечить армию вооружением и боеприпасами, а переход частной промышленности на их производство был начат с опозданием. В результате русская армия оказалась неподготовленной к ведению крупномасштабных наступательных операций. В ноябре 1914 г. председатель Центрального военно-промышленного комитета А. И. Гучков сообщал с фронта, что «войска плохо кормлены, плохо одеты, завшивлены в конец, в каких-то гнилых лохмотьях вместо белья»[11].

Война легла непосильным бременем на экономику страны: в 1914 г. суточные расходы на войну составили 9 млн. руб., в 1915 — 24 млн. руб., в 1916 — 40 млн. руб., в 1917 г. — 55 млн., а всего военные расходы России за 1914–1917 гг. составили около 50 млрд. руб., именно таким был государственный долг России по подсчетам бывшего министра финансов Временного правительства А. И. Шингарева на середину 1917 г.[12]. Экономическая неподготовленность к войне была усугублена острым социально-политическим кризисом, расколом российского общества, нежеланием царизма пойти на уступки либеральной оппозиции.

Неслучайно, выступая 1 ноября 1916 г. на заседании Государственной думы, лидер партии конституционных демократов П. Н. Милюков назвал царское правительство главным виновником развала в стране как на фронте, так и в тылу. «Во французской «Желтой книге», — говорил он, — был опубликован германский документ, в котором преподавали правила, как дезорганизовать неприятельскую страну, как создать в ней брожение и беспорядки. Если бы наше правительство хотело намеренно поставить перед собою эту самую задачу или если бы германцы захотели употребить на это свои средства — средства влияния или средства подкупа, то ничего лучшего они не могли бы сделать как поступать так, как поступало русское правительство»[13]. Тем не менее в этой речи будущего министра иностранных дел Временного правительства удивляет то, что тезис о дезорганизаторской работе противника выражен в предположительной форме («если бы германцы захотели…»), и нам в свою очередь остается предположить: либо П. Н. Милюков действительно ничего не знал об этой подрывной работе, либо для него было важнее «свалить» собственное правительство, которое он обвинял в «глупости» или «измене». Но более позднее признание коллеги П. Н. Милюкова и управляющего делами Временного правительства В. Д. Набокова заставляет все же предположить второе. «В какой мере германская рука активно участвовала в нашей революции, — это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного исчерпывающего ответа, — писал Набоков. — По этому поводу я припоминаю один очень резкий эпизод, произошедший недели через две, в одном из заседаний Временного правительства. Говорил Милюков, и не помню, по какому поводу, заметил, что ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту. Оговариваюсь, что не помню точных его слов, но мысль была именно такова и выражена она была достаточно категорично»[14]. Скорее всего, так оно и было: вставшему у власти Милюкову теперь не надо было скрывать то, о чем он знал ранее или в чем был тогда убежден. Думать же, что лидер кадетской партии просто забыл, о чем он говорил в ноябре 1916 г. с трибуны Государственной думы нет никаких оснований: память этому политику и историку редко изменяла, о чем можно судить по его воспоминаниям.

Показательно также с этой точки зрения и выступление в Москве в декабре 1916 г. другого видного деятеля кадетской партии, члена Государственной думы В. А. Маклакова. «Династия ставит на карту самое свое существование, — говорил он, — не разрушительными силами извне, а ужасною разрушительною работою изнутри она сокращает срок возможного, естественного своего существования на доброе столетие… Безумная власть пришла бы в величайший ужас, если бы она знала, услыхала, каким языком и что говорит деревня. Бог весть, какими путями, но ей немедленно стало известно все то, что знает в Петрограде каждая кухарка и дворник. И ужасное зерно истины деревня стала облекать в невероятные одежды легенды. И получается поистине кошмар. Интеллигенция, силясь понять явление, в ужасе перед развалом, все-таки не теряет до конца великодушия и говорит о болезни, о патологии, о психозе; деревня решает проще: она знает в оценке происходящего одно ужасное слово: «измена, предательство русского народа германцам»»[15].

Но так думала не только деревня. Как показало изучение материалов перлюстрации в годы Первой мировой войны, треть всех корреспондентов связывала кризисное состояние России с закулисным влиянием, считала его даже решающим фактором политической и экономической жизни России. Образ «темных сил» эксплуатировался и левыми и правыми политическими кругами, вкладывавшими в него различное содержание. Более половины тех, кто писал о «вражеском влиянии», понимали под этим действия немецких «агентов». Даже депутат Государственной думы протоиерей А. И. Будрин писал из Петрограда своему родственнику в Пермь: «Уж так не во время эти внутренние распри, так некстати, что Боже сохрани, неужели и тут вражеские ковы германского покроя. Очевидно, да»[16]. Чтобы понять этот феномен, необходимо вернуться к началу войны, к тем новым политическим и идеологическим установкам, которые были приняты Николаем II и его правительством.

«Высочайшим» указом от 28 июля 1914 г. о правилах, которыми Россия будет руководствоваться во время войны, прекращалось действие всяких льгот и преимуществ, предоставленных в свое время подданным «неприятельских государств». Властям предписывалось задерживать тех из них, которые состоят на действительной военной службе или подлежат призыву, в качестве военнопленных, а также предоставлялось право высылать «вражеских» подданных из пределов России и отдельных местностей[17]. «Высочайше» утвержденное 19 ноября 1914 г. Положение Совета министров предписывало исключить подданных воюющих с Россией держав из состава союзов, обществ, товариществ и других подобных правительственных, общественных и частных организаций[18].

С первых же дней войны на страницах российской прессы стал формироваться неприглядный образ беспощадного и коварного врага. Кампания началась в связи с жестоким обращением немцев с оставшимися в Германии иностранцами. С началом крупномасштабных военных действий рассказы и слухи о «немецких зверствах» умножились. Поступавшие в связи с этим из Ставки в МИД России обширные материалы обрабатывались, а составленные на их основе памятные записки распространялись за границей[19]. Неудивительно поэтому, что и в России были случаи уличных эксцессов, вроде разгрома здания немецкого посольства в Петербурге. Министерство иностранных дел в своей докладной записке Николаю II назвало этот факт «ужасающим и прискорбным событием». Однако, по свидетельству современников, случаев насилия в России было меньше, чем в других странах. Зато огульное отрицание всего немецкого перекинулось и на интеллигенцию: различные научные общества стали исключать из своей среды германских и австрийских ученых. Очень быстро это обличение всего немецкого обратилось и против немецких элементов внутри России.