Великолепные строки. Она бы с удовольствием включила их в программу фестиваля, который планировался в этом году в Плайе Бланке. Несколько месяцев назад дочь почти на коленях умоляла ее не выступать, но теперь, когда кризис, похоже, миновал, она осмелится настоять на своем и организует фестиваль.

Крепкий сон Гладис — добрый знак, предвещающий скорое выздоровление. Мать ощущала у себя за спиной два крыла, готовых унести ее ввысь, по горлу разливалась сладость... И вдруг крылья эти поникли, по телу ее словно прокатился электрический разряд и во рту появился металлический привкус: луч света — отсвет фонаря? — выхватил из темноты участок пола, открыв ее взору деталь, которая не могла не привлечь внимания. Свет погас, но даже в сумраке на полу различались грязные следы — мужских ботинок? — очерченные подсохшей глиной, которые вели из спальни дочери через гостиную, к двери на улицу. Одного мгновения хватило, чтобы фонарь на многое пролил свет.

Теперь уже без колебаний Клара распахнула дверь спальни. Постель была пуста и брошена в полном беспорядке. Гладис исчезла. Но, разумеется, она должна была оставить записку с объяснением, хотя бы несколько строк: дескать, отправилась прогуляться к морю... Мать поискала на комоде, затем на столике возле ночника, в ящике, под кроватью, осмотрела все на кухне, в гостиной — безрезультатно...

Кто мог проникнуть в дом ночью? Она с ужасом подумала, что, может быть, грабители, но тут же отвергла эту мысль: нет, исключено. Она сама накануне заперла дверь на засов, а Гладис очень пуглива и не стала бы открывать незнакомому человеку. Прижав ладони к вискам, Клара рухнула на софу. Чего она так испугалась? Сколько раз минувшей зимой Гладис чуть свет уходила из дома собирать обломки, остающиеся на песке после отлива. Но в таких случаях она неизменно будила мать перед уходом. Клара вскочила на ноги и, не глядя направо (где ее могла ожидать встреча с нежданным посетителем), кинулась в ванную взглянуть, там ли корзина, с которой Гладис обычно отправлялась на берег за своим уловом. Она изо всех сил желала не обнаружить ее там, однако корзина оказалась на месте. Клара тем же маршрутом пронеслась обратно в гостиную — все так же по случайности не взглянув налево. Завтрак! Она просеменила на кухню, надеясь обнаружить там немытую чашку или хлебные крошки, но там все оставалось так же, как вчера, после того, как Клара саморучно перемыла после ужина посуду. Гладис никогда не уходила из дома, не выпив предварительно чашку чая, и неизменно оставляла за собой все немытым. Мать распахнула входную дверь и глубоко вдохнула бодрящий утренний воздух. Она поклялась себе, что не будет зря терзать себя страхами и подождет возвращения дочери. Но что означают эти следы? Уж не оставила ли их мужская нога?

Обессиленная, она опустилась на разворошенную постель Гладис и подумала, что все это по вине дочери. Почему та никогда не открывалась ей? Кто знает, что у нее на душе? Лишь одно Клара знала наверняка: что ее дочь не покидала тоска.

Наблюдающий из сада сквозь полупрозрачные занавески увидел бы в этот момент Клару застывшей, вперившейся расширенными глазами в кровлю дома напротив, а с еще более близкого расстояния, из-за ширмы, слышны были бы ее бормотание и вздохи, проявления досады на ослабевшую память. Издалека, с юга, донеслись раскаты грома, предвещая возможный ливень, который принесли с собой антарктические ветры: погода на морском побережье часто менялась в считанные минуты.

Клара не отважилась включить лампу, так как ей говорили, будто свет притягивает молнии, — и, привыкшая к плотной застройке Буэнос-Айреса, ощущала теперь себя под крышей этого одноэтажного домика, окруженного низкорослыми сосенками, в полной власти наэлектризованного предгрозового воздуха. В сгустившемся полумраке она метнулась к гардеробу и комоду — взглянуть, что Гладис надела. Но вся одежда оказалась на месте. Вдруг взгляд ее упал на стоявшую в холле вешалку, на которой обычно висели их нутриевые шубы и где теперь отсутствовала... ее собственная! В коробках с обувью все оказалось на местах. Халат Гладис, из тонкой шерсти, лежал на стуле, шлепанцы покоились подле кровати. А где же ночная рубашка? Все поиски оказались напрасны — сорочка исчезла. Таким образом, получалось, что дочь ушла из дома босой, в ее шубе поверх ночнушки!

Но — пусть даже так — почему она выбрала материнскую шубу, старомодного покроя? Клара уже не сомневалась: произошло нечто необычное. Она поспешно оделась и почти бегом пустилась по главной улице в направлении комиссариата полиции, молясь о том, чтобы успеть туда до начала дождя.

А что она скажет в полицейском участке? Прежде всего следует представить дело так, чтобы это исчезновение не было сразу воспринято как сигнал тревоги — сказать, что дочь ее художница и, следовательно, как натура артистическая, непредсказуема в своих поступках. Возраст Гладис она назовет как есть — тридцать пять, — и не забудет упомянуть, что та лауреат премии конкурса скульптуры, причем не провинциального, а столичного. Они с дочерью потомственные горожанки, а не какие-нибудь обывательницы из заштатного городишка. Надо будет добавить, что дома, в Аргентине, Гладис не слишком известна, зато за рубежом ее имя кое-что значит. А сама она — популярнейшая в стране поэтесса и чтица. И дело здесь не в качестве дарования, вовсе не в том, что дочь талантливее ее: просто изобразительным искусствам неведом языковой барьер, который, к несчастью, так мешает поэтам. Клара резко обернулась: ей вдруг почудилось, что кто-то следует за ней по пятам. Ее нагонял автомобиль бежевого цвета, за рулем которого сидел мужчина в шляпе. Однако, поравнявшись с нею, машина не остановилась, а медленно продолжала свой путь, покуда не скрылась впереди, свернув за угол. Что ей еще рассказать в полиции? Нужно, видимо, объяснить, что Гладис уже не девочка, способная потеряться, едва отпустив мамочкину руку. Напротив, она много лет жила самостоятельно в чужой стране. Какая-нибудь отличительная черта? Прежде Гладис никогда не пользовалась косметикой. Часть ее лица скрыта ниспадающей прядью (не повязкой и не пиратской черной нашлепкой, а кокетливой прядью), и после первого же макияжа открытый глаз ее оказался настолько прекрасен... Один молодой человек даже сравнил его с колибри, опустившимся на лицо ее дочери, — о лучшей примете полиция и мечтать не может. Конечно, она попросит полицейского, который будет вести это дело, чтобы тот проявлял максимум такта, не рассказывал дочери, если та вдруг объявится сама собой, о сделанном Кларой заявлении о пропаже, и уж тем более об этой сообщенной ею особой примете. Хотя, надо отдать должное, эти импортные накладные ресницы действительно преображают глаз и придают ему особое великолепие: небесная голубизна в оправе подзелененного века — и летящие, словно крылья, агатовые ресницы, вытянутые к краю глаза наподобие хвоста колибри.