— С тех пор, — поведала утка, — она целиком отдалась наукам, хотя продолжает еще любить этого недостойного ее красоты и ума дельфина.

Не будучи любителем чужих сокровенных тайн, я не обратил внимания на рассказ утки и уже, понятно, никогда не касался этой темы, долгое время проводя с гриндой за изучением человеческого языка.

В самый разгар смерчей и шквальных ветров я услышал наконец долгожданный позывной сигнал: «Ути-ути-ути…» А вслед за сигналом разобрал и слова: «Ищу дельфина Бывалого и гринду — ученицу мудрого попугая Адвентиста!»

Как только в эфире прозвучало: «Перехожу на прием» — я немедленно сообщил наши координаты, которые, за время разлуки с уткой, мы с гриндой меняли несколько раз.

Мне казалось, что, увидя утку, гринда сразу же спросит о результатах предпринятых ею розысков, но этого не произошло. Гринда не задала ни одного вопроса.

Прежде всего она распорядилась отыскать большой валун и приказала накрыть его на тридцать три персоны.

Я уже давно заметил маленькую слабость моей покровительницы. Она любила буквально по всякому случаю закатывать угощения и устраивать праздники.

Поводом могла быть в равной степени и встреча со знакомым моржом, и просто хорошее настроение; я уж не считаю торжеств, устраиваемых по случаю победы над акулами.

Банкеты продолжались по нескольку дней, а киты-повара после этих праздников лежали в лежку месяцами, жалуясь на боли в суставах.

На этот раз прием продолжался целую неделю. В меню, специально для утки, были даже включены плоды хлебного дерева, добытые морскими жуками.

И снова, как на всех банкетах, устраиваемых гриндой, старательные работяги-кашалоты рявкали здравицы и им задорно подвывали осипшие муксуны и тонкоголосые толстолобики.

От долгого нервного напряжения мне явно не хватало воздуха, и я дрожал, как медуза в штормовую погоду.

Казалось, еще секунда — и я, забыв о правилах хорошего тона, ударю хвостом по воде и прерву оживленную беседу.

К счастью, ждать пришлось недолго. Как только гости начали расплываться и фосфорические рыбы прикрутили свои фитили, гринда усадила утку и меня рядом с собой.

— Ну-с… выкладывайте ваши новости! — повелительно сказала гринда, нервно теребя длинными пальцами свой нарядный воротник.

— Он жив! — только успела произнести утка. — Жив!

Что было дальше, я помню крайне смутно. Вначале океан огласили заливистые всхлипывания гринды, потом, когда удалось ее успокоить, утка вручила мне скрученный лист, на котором тонким гусиным пером была начертана следующая справка:

Дочитав до конца, я то ли от прилива сильной волны, то ли от прилива счастья (последнее точнее) свалился на спину и… потерял сознание.

Дежуривший в эту ночь санитар-кашалот утверждал, что я просто хватил лишнего, увлекшись перебродившим китихиным молоком. Но мало ли что придет в голову кашалоту?

Все это, впрочем, не столь важно. Так или иначе, а через час и я и гринда уже находились в полной форме и вместе с уткой обсуждали кратчайший путь из Индийского океана в Черное море.

Мне не пришлось долго зубрить адрес Лиды Катушкиной и древнего Адвентиста. Так уж устроен мозг дельфина, что, получив интересующие его сведения, он мгновенно запоминает их и хранит до самой смерти. Это морские коты и тюлени к старости забывают простейшие вещи и часто находят свою гибель, приняв ядовитого усача за диетического окуня. В отличие от других морских животных память дельфина крепнет с каждым прожитым годом. Но и не обладай я таким преимуществом, все равно бы я никогда не забыл события, происшедшего в тот день, когда мы с гриндой готовились отправиться в далекий путь.

…С первыми лучами солнца, взошедшего над океаном, я уже разминал плавники и собирался завтракать. Спал я плохо, тревожно и проснулся с тяжелой головой и скверным предчувствием.

Вскоре появилась и гринда. Она спала хорошо и видела хороший сон. Сон снился и мне. Тот же самый.

Так уж заведено — на всех спящих дельфинов всегда выдается один-единственный сон. По этой причине морские животные не мучают рассказыванием снов своих родственников и друзей.

Разница только в окраске снов, их цветовой гамме. Один дельфин видит все в ярких, волнующих тонах, другой — в спокойных нежно-голубых, а третий — просыпается мрачным, похожим на приснившийся ему темно-зеленый сон.

Случилось самое ужасное!

Нас поразило страшное горе.

Узнали мы о нем сразу же, как только показались на поверхности океана.

Возможно, что, всплыви мы хоть часом раньше, может быть все было бы по-другому. Но мы задержались, непростительно задержались по вине гринды.

Даже теперь, когда я пишу эти строки, щемящая боль нет-нет да и ударит в левый плавник.

Итак, всплыв наконец, мы не увидели на условленном месте нашего доброго вестника.

Утки не было. Были только следы ужасной трагедии, разыгравшейся, видимо, совсем недавно. По воде плыли остатки утиного наряда — комочек белого пуха.

Единственная свидетельница драмы, маленькая, посиневшая птичка, поведала нам подробности.

На утку налетел ястреб.

Что было дальше, свидетельница не видела. Не в силах глядеть на исход неравного боя, она, слабонервная птичка, полетела звать на помощь, но поблизости никого не оказалось.

«В это время, — впервые с досадой подумал я, — гринда третий раз чистила зубы и сметала с хвоста прилипшие за ночь ракушки…»

…Наше отплытие задержалось еще на некоторое время, но уже теперь по вполне уважительной причине.

Собрав разбросанные ястребом утиные перья, я с разрешения гринды нырнул на дно и спрятал их в затонувшей попугаевой библиотеке.

К слову сказать, позже, через много лет, благодаря этим перьям, я смог написать повесть, которую вы читаете… Хотя в океанах и встречаются иногда пернатые рыбы, но их перья не только не годны для письма, но даже нельзя употребить как зубочистки.

Между прочим, не в отсутствии ли доброкачественных перьев кроется причина того, что мы, дельфины, по количеству писателей еще очень сильно отстаем от людей?

Если за какие-нибудь минуты своего пребывания в подводном мире люди умудряются сделать сотни всяких открытий, то трудно даже представить, как бы прославился человек, который смог бы с дельфиньей скоростью совершить подводное путешествие из Индийского океана в Черное море!

— Люди не могут, — хвастливо заключил я свой монолог, — а мы, дельфины, можем!

Терпеливо выслушав мою тираду, гринда укоризненно покачала своей круглой головой, похожей на отраженную в воде полную луну.

— Некоторое сходство с людьми не дает вам основания ставить себя выше человека. Не забывайте, уважаемый, — со свойственной ей иронией добавила гринда, — мы всего только морские животные, а люди есть люди.

Спорили мы долго. Но доводы гринды были настолько вескими, что от всех моих возражений ничего не осталось.