Легко сказать — «постоянное местожительство». А если его нет? Если в паспорте одни только временные прописки?
И откуда взять постоянную прописку, когда в милиции требуют, чтобы ты прочно обосновался на каком-нибудь предприятии, а иначе грозят судом за нежелание заниматься общественно полезным трудом.
Значит, жить как все?
«Все ясно, — думал Кореньев. — Выбор небогатый. Или принудительное лечение, или принудительные работы. А если так, то не лучше ли выпить как следует, до полного удовлетворения — и в Тарабарку…»
И вот вчера он решил, что сделает это непременно. Во что бы то ни стало.
В свободное от сна и выпивки время Кореньев любил ходить на дымскую речку Тарабарку. Гуляя по берегу, он собирал причудливые камешки и, позабыв обо всем на свете, придумывал всякие увлекательные картинки: то он воображал себя известным заморским боксером в окружении отчаянных красавиц, походивших на Регину, то знаменитым миллионером в черной, вытянутой, как сигара, машине.
Но в последнее время, особенно после ареста Регины, в голову лезли совсем не веселые мысли.
«А что, если встать и прыгнуть в этот кружок у самого водоворота? — спрашивал себя Кореньев и тут же сам себе возражал: — Зачем же прыгать? Ничего ведь такого широкоформатного и не произошло. Наоборот — из милиции выпустили под расписку, а насчет этой старой бабы — никуда она больше не пойдет. Потуркается по магазинам и уедет ни с чем…»
«Тогда зачем же она приезжала? — допытывался закадровый голос. — Ведь дорога сюда в один конец сколько стоит! Не такая уж она безрассудная, чтобы крупными деньгами зазря разбрасываться!»
«Верно, ведь не такая, — соглашался Кореньев. — Помнится, когда мы еще вместе жили, она все мои карманы обшаривала, чтобы заначку изъять… Значит, был у нее какой-то смысл сюда приезжать… Не уедет она отсюда без результата! Цель у нее есть, намерение…
А какая же у нее цель? — терялся он в непривычных догадках. — Какое такое намерение?..»
И может быть, впервые за всю свою бездумную, безалаберную жизнь Кореньеву захотелось понять, что же, собственно говоря, с ним произошло. Стремление человека как-то разобраться в сложных вопросах собственного бытия — явление обычное, но Кореньев представлял ту исключительную часть человечества, для которой анализ собственного поведения отнюдь не являлся обязательной нормой, а решение о самоубийстве поэтому было внезапным, похожим на взрыв бомбы замедленного действия.
Ничего похожего до сих пор с Кореньевым не происходило. Он привык жить налегке, без размышлений о судьбе близких, не думая об ответственности за свои поступки.
И все-таки, как это ни удивительно, к вечеру того самого дня, когда увели Регину и в Дымск прибыла его жена, Кореньева впервые за много лет стали преследовать страшные предчувствия.
Кореньев сидел на скамеечке, установленной для купающихся, и глядел, как пузырящиеся волны с шумом выбрасывают вещественные доказательства недавних туристских набегов.
В такую непогоду даже местные «моржи» не кажут сюда своего носа. Не видно и постового милиционера, обычно патрулирующего этот участок города.
Временами Кореньеву казалось, что кто-то выглядывает из воды и молча зовет к себе… Потом он стал совершенно четко различать в этом пловце черты своего собственного лица… Ну да, это он сам и есть…
— Пора нах хауз, — скомандовал самому себе Кореньев, понимая, что опьянение достигло критической черты и дальнейшее пребывание здесь может кончиться плохо. А тут еще откуда-то возник милиционер; он ежился от холодного, резкого ветра, вытирая лицо от долетавших брызг. Увидя Кореньева, милиционер узнал его, кивнул головой.
— А жена ваша бывшая и вправду к прокурору ходила, — сообщил милиционер. — Только нет его, прокурора… в центр уехал.
Милиционер поднял воротник плаща, плотнее надвинул фуражку и с тревогой в голосе сказал:
— Шли бы вы отсюда. Того и гляди дождик еще пойдет… Похоже, что какой-нибудь циклон с антициклоном столкнулся. Тарабарка — река ехидная… Говорят, пять лет тому назад вот так тоже поначалу еще туда-сюда, терпимо было… а потом как затопила!
— Бывает, — ответил Кореньев и, помахав рукой милиционеру, пропел слова услышанной однажды от Курлыкина песенки:
Пророчества милиционера оправдались.
Как бы в насмешку над только что прочтенным по радио прогнозом, который обещал сильное повышение температуры, безветрие и прекращение осадков, в город Дымск ворвался не предусмотренный никакими приборами циклон.
Небо затянуло безразмерным куполом грязно-серого облака, и обычно спокойные воды Тарабарки сплошь покрылись кипящей пеной.
Направляясь к третьей скамейке, где он обещал дождаться Гарри, Кореньев, стараясь удержаться на ногах, обхватил фонарный столб.
— Ишь как тебя качает! — услышал Кореньев каркающий голос Курлыкина.
— А я ничего, — ответил Кореньев. — Я стою твердо… Я не качаюсь… Это ветер меня, как ветку, клонит… Помнишь такую песню?
— Ладно, ладно… Садись… А то и верно сверзишься и сломаешь голову раньше срока…
Гарри схватил Кореньева за хлястик дубленки и усадил своего захмелевшего дружка на скамейку.
— Прижмись… Крепче… Вот так… Да куда ты опять ползешь… Эдак и в воду угодить нетрудно.
— Ну и угодил бы, — с пьяным гонором ответил Кореньев. — Все равно один конец… днем раньше — днем позже…
Гарри, видимо, уже начала надоедать пьяная откровенность, и он громко сказал:
— Ближе к делу! Снимай дубленку и примеряй куртку!
Гарри достал из капронового мешка пакет, развязал веревку и, отряхнув бывшую в длительном употреблении куртку, протянул ее Кореньеву. Тот в свою очередь довольно ловко скинул максидубленку и с трудом напялил расхваленное Курлыкиным синтетическое одеяние с крупными заплатами на самом видном месте.
Кореньев укоризненно покачал головой и сказал куда-то в пространство:
— Хламида — люкс! Судя по ярлычку, лет десять назад считалась первосортным изделием со знаком качества.
— Тебе она даже к лицу! — крепко прижимая к груди дубленку, восхищенно воскликнул Гарри. — Ты в ней даже моложе выглядишь…
Кореньев сплюнул.
— А мне теперь все равно… В Китае не говорят — умер, а говорят — прекратил свой возраст. Так что, дорогой предприниматель, моложе я или старше, сейчас уже значения не имеет. Так сколько приплаты?
Курлыкин достал деньги, отсчитал пять трешек.
— Пятнадцать рубликов и плюс вот эта жидкость. Он извлек из портфеля бутылку рислинга с причудливой заграничной этикеткой.
— Согласен, — с полным безразличием сказал Кореньев. — Рислинг оставь себе на обед — цыпленка табака запивать. А мне по случаю душевного волнения что-нибудь более существенное требуется.
— От этого и я не откажусь, — обрадовался Курлыкин, увидев в руках Кореньева нераспечатанные пол-литра «московской».
Кореньев налил Гарри не больше полутораста граммов.
— Жмот-то ты, а не я, выходит, — упрекнул Гарри, не без зависти наблюдая, как жадно высасывает Кореньев прямо из горлышка драгоценный напиток.
— Смотри не перебирай! — предупредил Гарри. — Я тебя к себе на ночевку не потащу.. И провожать не буду — при моей болезненной комплекции такую жердину мне не дотащить!
Все больше пьянея, Кореньев закричал:
— А меня тащить никуда не надо! Мне и здесь хорошо… Я тут хочу остаться… Навсегда. На веки вечные.
Гарри безнадежно махнул рукой:
— В воду свалишься! Вон как Тарабарка разбушевалась.
— А меня уговаривать не надо, — упрямо твердил Кореньев. — Как решил — так и будет!
Гарри туго свернул дубленку, обернул упругий ком в несколько газетных листов и, обвязав веревкой, встал со скамьи. Он хорошо знал буйно-скандальный нрав Кореньева.