— Алексей Павлович, — говорит он, обращаясь непосредственно к Бахареву, — мне лично… интереснее верить, что жизнь на Венере есть. Мне интереснее проектировать ранету для полета не ВОКРУГ Венеры, а НА Венеру, как предлагаете вы. Но… дайте нам не гипотезу, а точные, хорошо проверенные данные для конструирования такой ракеты. Что ждет ракету на Венере? К чему мы должны подготовить ракету заранее? Напоминают ли условия Венеры хотя бы приблизительно что-нибудь земное? Ну… нашу сибирскую тайгу, пустыню Сахару, долину реки Миссисипи…

— Мы не имеем права думать, что условия Венеры похожи на земные, — «директивным» голосом отвечает Забродин. — Венера — это не Земля, не Марс, а Венера. Свои условия. Свой путь развития. Свой мир, который нам не известен и ни на что нам известное не похож.

Градов поворачивается к Бахареву, и тот говорит:

— На Венере сейчас приблизительно такие же условия, какие были на Земле триста миллионов лет назад!

— Мы точно знаем, что было на Земле триста миллионов лет назад? — терпеливо спрашивает Градов.

— На этот счет имеются только предположения, гипотезы! — улыбается академик Забродин,

— Простите, Алексей Павлович, но… вслепую проектировать ракету для посадки на Венеру невозможно! — заключает Градов дискуссию.

Слышен тихий голос Бахарева, говорящего о микрофон:

— И Градов был прав. Доказать мою правоту мог только полет на Венеру. А на Венеру нельзя было лететь потому, что ракету невозможно проектировать вслепую. Я понимал, что гипотезы одного, хоть и важного, старика не могут соперничать с убеждением большинства и отсутствием точных данных о Венере. Разумеется, мы не могли и подозревать, что в это самое время под землей происходит такое, что спутало наши споры, выводы, гипотезы!

Киноаппарат переносит нас в шахту. Молодежная бригада во главе с Мажидом Сармулатовым в хорошем темпе ведет смену.

…Бывают удачные дни: машина ровно и мощно рокочет мотором. Глыбы жирного угля согласно и охотно рушатся на ленту транспортера. И хочется, чтобы эта слаженность и деловитая легкость продолжалась бесконечно… Глаза недавних ремесленников — русских и казахских пареньков — полны азарта и ликования.

Неожиданно в угольной толще скрежещут зубья и лопается цепь режущего механизма. От звука, резанувшего по сердцу, у Мажида чуть слезы не полились из глаз. Он выключает мотор и кричит:

— Лешка, подрывника!

— Зачем? Давай сращивай цепь и еще попробуем! — советует долговязый белобровый Лешка.

— Подрывника! — блестят черные глаза Мажида.

Гремит взрыв.

Бригада во главе с Мажидом пробирается в забой.

Мажид первым наводит свою лампу на развороченный взрывом угольный пласт. Он светит в его недра и видит то, из-за чего запоминает этот день на всю жизнь.

Из неровной черной стены торчит… металлическое полушарие.

Мажид пробует ковырнуть ломиком около этого полушария, и вдруг из толщи «угольного пакета» выпадает черная глыба. Полушарие словно впаяно в эту глыбу.

— Каких только штучек в угле не находишь?! — бормочет над Мажидовым ухом Лешка. — То целые бревна окаменелые, то листики…

— Листики! — сиплым от изумления голосом шепчет Мажид. — Листики вырастают, а эту штуку… сделали!

Мажид светит вокруг и находит еще одну глыбу с «гнездом» в середине. Он соединяет их, и полушарие оказывается в недрах одной большой угольной глыбы.

— Давай кончай работу! — вдруг приказывает Мажид и, кивнув Лешке, выбегает из забоя. Он прижимает находку к груди.

Клеть подъемника с рабочими взлетает на-гора.

— Бомба, Мажид? — спрашивает Лешка, опасливо поглядывая на полушарие.

— Откуда может оказаться о угле бомба?! — отвечает Мажид.

Перемазанные угольной пылью Мажид и Лешка катят железную тачку по двору шахтоуправления.

В тачке громыхают два угольных куска и… цельный металлический шар величиною с арбуз.

Они прямо с тачкой въезжают в здание шахтоуправления. Вокруг них толпа. Все кричат, размахивают руками, хватают рабочих за плечи. Лешка суетливо отмахивается свободной рукой. И только Мажид невозмутим. Он упорно пробивается вперед, к двери с табличкой «Главный инженер».

— Они с ума сошли! Прямо с тачкой въехали! — сообщает всем вновь подбегающим секретарша «главного».

По коридору бежит дежурный врач в белом накрахмаленном халате.

На шум открывается обитая коричневой кожей дверь и выходит «главный». Он машет рукой и грозно глядит на тачку. Взглянув, говорит последние разумные слова, которые слышали от него о этот день. Он говорит:

— Откуда это у вас, Сармулатов?!

— В угле нашли. В пласту, — отвечает Мажид, — давай организуй комиссию, Иван Иваныч.

«Главный» берет шар, прижимает к белой шелковой груди и идет в кабинет. Мажид с Лешкой беспрепятственно катят за ним тачку по красной плюшевой дорожке.

Дверь, обитая коричневой кожей, захлопывается перед носом секретарши.

Тишина и недоумение в приемной.

Когда через минуту секретарша заглядывает в кабинет, мы видим: Иван Иваныч — черный, потный и сопящий над угольной глыбой — машет досадливо рукой:

— Нету, нету меня! Дома… или там… в тресте!

Секретарша понимающе кивает головой и осторожно прикрывает дверь.

— Совещается с бригадиром молодежной бригады, товарищем Сармулатовым, — поясняет она собравшимся…

Вечером того же памятного дня…

Планетная обсерватория.

Градов почти бегом проходит мимо грандиозной антенны радиотелескопа и стройной башни главного инструмента обсерватории… В саду, где причудливо смешались представители скудной растительности Крайнего Севера, высокогорных областей Памира и безводных пустынь Средней Азии, Градов встречается с врачом профессора Бахарева. Старая женщина воинственно настроена.

— Предупреждаю вас, молодой человек! — еще издали начинает она. — Я запретила профессору Бахареву волноваться. Я запретила ему заниматься даже его депутатскими делами!

Она решительно загораживает инженеру путь к профессорскому особняку.

И очень может быть, что женщина так и не пустила бы Градова к профессору, но… у особняка слышится грохот и старческий голос…

Взъерошенный профессор Бахарев в полосатой пижаме, размахивая большим молотком, приколачивает что-то к двери и кричит между ударами:

— Уговаривать меня приехали?.. Ну идите! Идите сюда!.. Да не слушайте вы эскулапа! Эта старая женщина понимает в сердцах, но ничего не смыслит в людях!

Дарья Матвеевна обиженно поджимает тонкие губы и, ни слова больше не говоря, идет вон из сада… Дорога к Профессорскому дому открыта.

Бахарев уже приколотил к двери табличку, на которой написано:

«Я ВСЕГДА И ДЛЯ ВСЕХ ДОМА!»

В кабинете он влезает на стул и вешает над своим рабочим столом другую табличку, на которой значится:

«ПРОШУ САДИТЬСЯ БЕЗ ПРИГЛАШЕНИЯ!»

— Мои избиратели еще не отзывали меня! — говорит старик и, спрыгнув со стула, усаживается на диван.

— Ну-с, голубчик Иван Митрофаныч, вы приехали уговаривать меня? Начинайте, — Бахарев складывает руки на груди и приготавливается слушать терпеливо и долго. Но… не успел Градов и рта раскрыть, старик, встрепенувшись, добавляет: — Только предупреждаю: никакие уговоры не заставят меня отказаться от результатов пятнадцатилетних трудов. Я никогда не соглашусь с проектом Забродина. Никогда! Не для того народ избрал меня своим депутатом, чтобы я помогал без всякого смысла выбрасывать миллиарды народных рублей на ветер… на небо!

— Алексей Павлович, ради бога, разрешите и мне высказаться.

Ну-ну, чего вы там кипятитесь? — ворчит Бахарев, в гневе которого много усмешки и озорства.

— Разговор не о проектах! Случилось невероятное, и если можете, вам надо немедленно поехать в Академию наук, говорит, наконец, Градов, полный радостного нетерпения.

— Зачем?

— Не могу… пока не имею права объяснить, но поехать надо.

Алексей Павлович, вы потом поймете, поверьте мне!..

Крутятся бобины. Тянется лента. Мы вновь слышим голос Бахарева: