— Они знают, что мне нужны пациенты, находящиеся в наилучшей физической форме. В этом случае препарат работает лучше. Ну да неважно. Мы попробуем. Если не сработает, мы повторим через пару дней. Хорошо, что повреждения от электрического кнута непродолжительные. Ты придешь в норму за считанные часы.

— Попробуем что?

Он застегнул три толстых ремня поверх моего тела.

— Я понял, что черный чип, записавший твое воспоминание о будущем, был… утерян?

Я кивнула.

— Ну, твое воспоминание о будущем не пропало. Оно сохранено в части твоего мозга, называемой гиппокампом, — он постучал сбоку по голове. — Я собираюсь покопаться у тебя в мозгу и спровоцировать воспоминание. Позволить тебе снова пережить его, чтобы дать нам вторую возможность его записать.

Воздух застрял у меня в горле.

— Что вы имеете в виду?

Он заморгал, словно являлся камерой, делающей последовательные снимки.

— Воспоминание придет к тебе снова. Как в первый раз. Только на этот раз мы убедимся, что черный чип не потеряется.

Нет. Нет. В будущем Джесса окажется во власти АпИТ. В тот момент, когда Беллоуз увидит мое настоящее воспоминание, он узнает коридоры и табличку. Он поймет, что моя сестра будет подопытной в этих лабораториях.

Мое воспоминание даст им доказательство того, что им нужно арестовать Джессу сейчас, в настоящем.

Я не могу этого допустить. В будущем я уже собралась предать мою сестру. Я отказываюсь вдобавок делать это в настоящем.

— Будет больно? — спросила я, пытаясь увильнуть.

— Только если будешь сопротивляться.

То есть сопротивление возможно. Но как?

Он нанес гель на овальные сенсоры длиною с мой большой палец и закрепил их всюду у меня на голове. Кожей черепа я ощущала, что гель холодный и липкий.

Он прикрепил провода, торчащие из кресла, к каждому сенсору.

— Открой свой разум, как делала раньше. Воспоминание придет к тебе, — он наклонил мое кресло и вышел из комнаты.

Мне не требовалось открывать свое сознание. Я могла вызвать воспоминание в любой момент, и оно проиграется у меня в голове, словно фильм. Я могла остановиться на кадре и приблизить изображение. Я могу делать все, по крайней мере, настолько же хорошо, как его записывающее устройство.

Легкое шипение наполнило мои уши, и через отверстия, расположенные на потолке, в комнату пошел газ. Дымок тотчас же пропал, но в воздухе, окружающем меня, я чувствовала запах химического вещества.

Я стиснула зубы. Газ предназначен для того, чтобы мое воспоминание всплыло на поверхность помимо моей воли. Я не могу допустить, чтобы это произошло.

Ремни удерживали меня в кресле. Думай! Я не в состоянии освободить себя. Как я могу не впустить воспоминание? Беллоуз сказал открыть мой разум. Может, вместо этого мне нужно закрыть его.

Я больше не могла задерживать дыхание. Я сделала глоток воздуха, но, как только я сделала один вздох, мне захотелось больше. Воздух сделал меня спокойной, расслабленной. Внезапно кресло больше не казалось таким жестким. Пластик прохладный и манящий, на такой поверхности хочется растянуться и вздремнуть.

Нет. Это говорят пары, не я. Мне нужно закрыть свой разум. Закрыть его. Я подумала о двери, сделанной из толстого, крепкого дерева. Повесила на нее дюжину замков и перекрыла ее засовом. Сделала дверь водонепроницаемой. Добавила изоляцию. Усилила ее бетоном. Положила слой за слоем другие материалы — золото, серебро, платину, медь. А затем повторила процесс снова.

Тысяча крохотных мечей вонзилась в дверь, пытаясь проделать дыру в моем черепе. Каждый момент по отдельности был терпим. Но мечи никогда не останавливались. Они продолжали протыкать и колоть, резать и кусать в поисках окошка, где я ослабила защиту.

Это причиняло боль. И не имело конца. Непрекращающиеся удары мечей убивали меня. Мне нужна была лишь секунда. Только крохотная секунда без боли, мгновение на то, чтобы перевести дух и собраться с силами.

Я иду по вестибюлю. Пол покрыт зеленым линолеумом, компьютерные мониторы вмонтированы в плитку. Осветительные стены светятся так ярко, что я могу разобрать одинокий след от обуви на полу.

Нет! Я кусала себя за губу, пока мой рот не наполнил металлический привкус крови. Мечи вернулись. На этот раз они были острее. Они кромсали и кромсали мой самоконтроль. Но я не могла сдаться. Это все, что у меня осталось. Последнее, что я могу сделать для моей сестры.

Я закричала у себя в голове. Я царапалась и рвала, и резала. Я дралась и толкалась, и пихалась. Но я не пропустила их.

Наконец-то, наконец-то это прекратилось. Мечи убрали, и я растеклась по креслу с откинутой спинкой. Я должна бы быть благодарна. Я должна бы чувствовать облегчение. Но я настолько устала, что не была способна ни на то, ни на другое.

Беллоуз вошел в комнату в сопровождении другого охранника. Ученый тряс головой.

— Я знал это. Препарат не сработал с наивысшей эффективностью из-за твоих травм.

Моя голова откинулась назад, и я уставилась на потолок. Это не была наивысшая эффективность? Я не хочу столкнуться с этими мечами, будучи здоровой. Я попыталась ответить, но не смогла открыть рот. Все, что я могла делать — это наблюдать, как из газовых отверстий на потолке строится вода и проливается на нас дождем.

Хорошо, «дождь» в значении яростных летних штормов, которые затопляют наш реки. На полу даже стала скапливаться вода.

Спинка моего кресла поднималась, пока в поле моего зрения не попал Беллоуз. Лужа воды достигала его щиколоток, и его борода вымокла до состояния запутанного мха.

— Не волнуйся. Препарат прорвется к твоему воспоминанию рано или поздно.

Мы уставились друг на друга. Вода добралась до его колен, его тонкая хлопковая рубашка прилипла к коже мокрыми, непривлекательными клочками. Он даже не вздрогнул.

Вода добралась до моих ног, с каждой секундой поднимаясь выше, и я с трудом разжала челюсти.

— Хм… не должны ли мы выйти отсюда? Через минуту мы утонем.

Беллоуз вздохнул и ущипнул себя за переносицу. Он надавил на кнопку, и ремни исчезли с моего тела, освободив меня.

— Верните ее в камеру, — сказал он новому охраннику. Она молода и довольно милая, и у нее вдоль обеих бровей идет ряд пирсинга. — Я поговорю с ней позже, когда выветрится газ.

— Но, сэр? — она наблюдала, как я забралась на подголовник и уселась там. — С ней все будет нормально?

— Она будет в порядке, — сказал Беллоуз. — У нее галлюцинации, вот и все. Это побочный эффект препарата.

Галлюцинации. Это не по-настоящему. Теперь, когда я подумала об этом, вода не ощущалась мокрой. Или холодной. По правде говоря, я вообще ее не ощущала. Я посмотрела на Беллоуза и охранницу. Потоп уже поднялся выше их ртов, но они продолжали говорить, словно звуковым волнам не препятствовала жидкость.

Я догадалась, что в моей галлюцинации так и было, потому что я услышала следующие слова Беллоуза громко и отчетливо.

— Мы дадим ей пару дней, чтобы восстановиться, а потом попробуем снова. Мы будем продолжать попытки, пока она не даст нам это воспоминание. Пока она не надышится препаратом так сильно, что забудет, что реально, а что — нет.

Охранница помогла мне слезть с моего насеста, и мы вместе поплыли к выходу.

Мне снился сон. Или, по крайней мере, я думала, что это сон. Это не была галлюцинация, так как я помнила, что это действительно происходило. Кроме того, это не было обычным воспоминанием, туманным и нечетким. Я проживала каждый миг, ощущала каждое чувство, каждую текстуру, каждую деталь, как было в моем воспоминании о будущем.

Я желала, чтобы это было реальностью. О, как бы мне хотелось, чтобы я могла снова вернуться назад к тем временам. Таким образом, да. Я думаю, что лучшим описанием для этого будет «сон».

Я прислонилась лбом к холодному стеклянному сенсору на запирающемся шкафчике. Мои глаза жгло изнутри, но я не собиралась плакать. Это было бы глупо. В смысле, что моя мама могла бы позволить своей крошке пропустить утренний сон один раз. Не каждый день мое жаркое выбирают для школьной Феерии Искусства. Но все нормально. Мне все равно. Малышке нужен ее сон. Малышке нужно придерживаться распорядка дня. Все для ребенка.