И уже не байка – на международном авиационном салоне в Берлине – ILA-92'Моисеев показал свой «афганский» пилотаж, после полета к российскому вертолету подъехали американские летчики-испытатели и устроили бурную овацию. Потом подошел M.JI. Галлай, Герой Советского Союза, Заслуженный летчик-испытателъ СССР, и попросил показать пилота. Крепко пожал ему руку и сказал: «Спасибо! Пока есть такие летчики, нам никто не страшен!».

В Афганистан я попал служить из Прибалтики (аэродром «Нивенское»).

О той войне знал только из разговоров летчиков нашего полка, ранее там побывавших. Ехал туда с охотой, хотелось проверить себя в экстремальных условиях. Рассказы воеваших не давали полной картины, поскольку один служил в спокойном месте, другой – в самом пекле. Самое обидное заключалось в том, что война шла уже три года, а информации не было никакой.

На транспортном самолете нас перебросили в Каган (это под Бухарой). Сразу на войну нас отправлять не стали и на базе каганского вертолетного полка в течение месяца учили посадкам на высокогорные площадки, бомбометанию, пускам ракет. И хотя всему этому мы были обучены, в Кагане подготовка шла применительно к Афганистану. В Союзе мы летали чаще всего над равнинной местностью, а здесь нас учили садиться на высоте 1500-2500 метров.

Посадка на неподготовленную площадку на высоте 2500 метров нам казалась недоступной, ну да ничего – научились… После обучения всю эскадрилью погрузили на Ми-6 и перебросили в Кундуз. Первые впечатления – это жара. Будто в пекло попали. Построили нас, продержали очень долго, казалось, кто-то специально все это подстроил, ведь ребята с похмелья – прощались с Родиной… А эскадрилья стоит и стоит. Тяжело было. Потом – распределили по модулям, по комнатам – в каждой по 6 человек, т.е. по два экипажа, экипаж «стариков» и молодых. Очень понравились ребята, которых мы меняли – волевые и храбрые. По существующей традиции ты должен поставить две бутылки водки тому, кого заменяешь. Это закон. Вечером собрались все вместе за столом. Разговор только о полетах. «Старики» обещают на завтра провозную программу. Застолье продолжается, но водка никого не забирает, все возбуждены – особенно те, кому завтра домой: дождались замены, живыми возвращаются и как-то их там Родина встретит.

Утром полетели, народу набилось – полный грузовой салон. В пилотской кабине толпилось человек по пять (а это для центровки опасно) – всем хотелось посмотреть район полетов, где какие площадки, где стреляют, а где нет, как надо маневрировать… И как на бога смотрели на этого боевого летчика, который всю ночь «гудел», а утром твердой рукой вел свой вертолет. Он показывал, как правильно надо садиться, а это самое главное в Афганистане. На многих площадках пыль по щиколотку, и отбыстрой посадки зависит – увидят ребята завтрашний день или нет. Учили садиться «по-вороньи» – с большой вертикальной и малой поступательной скоростью – так как площадки в большинстве своем очень маленькие – касаешься задними колесами земли, и тут же тебя накрывает облако пыли. Всё – ты сел. А чуть зевнул – пыльное облако накроет вертолет в воздухе, земли не видно, не сядешь, надо уходить на второй круг, а в пекле боя второго круга может и не быть.

Учили правильно взлетать, а это целая наука. Машина перегружена – свечой не уйдешь, когда на борту максимальное количество десанта, по-самолетному не разгонишься – площадка маленькая. Вот там нас научили взлету с носового колеса: вертолет на тормозах, двигатели на максимальных оборотах, держишь этот режим, пока задние колеса не начинают отрываться, в этот момент отпускаешь тормоза и энергично разгоняешься на носовом колесе и уходишь с площадки. Смотришь на это – восхищение и восторг! Сильно!!! Сам летаю 12 лет, и опыт есть, но такое видел впервые. В Афганистане нас учили летать на критических режимах, там ограничения перекрывались. «Старики» всё показали, научили и улетели. Остались мы одни и начали самостоятельно осваивать район полетов. Осенью 1983 и зимой 1984 гг. мы в крупных операциях не участвовали. Было скучно. Ребята рвались в бой, все были наслышаны про Панджшер, а тут единственной боевой работой была развозка почты по точкам, в Файзабад, Пули-Хумри, и изредка -воздушная разведка. В то время на севере стояло относительное затишье, противодействие моджахедов было слабым.

В третьем боевом вылете – на воздушную разведку – мы обнаружили крупное бандформирование. Не долетая до Кундуза где-то 40-50 км (южнее), я обнаружил на земле какую-то цепочку. Дело было вечером. Мы патрулировали на высоте 3300 метров – там еще светло, а внизу наступали сумерки, надо было торопиться. В Афганистане очень резкий скачок от дня к ночи, тьма наступает мгновенно. Засекаю небольшую расщелину и думаю, если голова цепочки пересечет этот ориентир, значит, это люди. Делаю вираж и вижу, что расщелина пересечена. Снижаюсь на 900 метров и вижу – крупный конный отряд. Они открывают огонь по вертолету, вспышки от выстрелов необычного розового цвета (потом мне объяснили, что так бьет «Бур»), Снижаюсь до 600 метров, всадники вырываются из ущелья на небольшое плато, укладывают лошадей и, используя их как живой щит, открывают огонь по нашей паре вертолетов. С высоты 600 метров начинаю пикировать, в Союзе угол пикирования не превышал 10 градусов и было страшновато, а здесь надо держать 20-28 градусов, чтобы атака была эффективной. Это очень непросто, машина тяжелая, бронированная, да,еще вооружение – 4 блока УБ-32, и самое главное – это моя первая боевая атака. Волнуюсь очень сильно, да не я один – волнуется весь экипаж. Вышел в атаку, дал залп, вижу, ракеты ложатся среди «духов». Отлично! Но где-то в глубине сознания пульсирует мысль, хочется крикнуть: «Духи, мать вашу… не кучкуйтесь, рассыпьтесь…». Злости нет, действую как на полигоне, ведь я не вижу результата своей работы, не вижу обезумевших от боли людей, бьющихся в агонии лошадей. Злость придет позже, когда сам начну терять боевых друзей, а пока – только азарт. Ухожу на вираж, вижу: на траверзе мой ведомый, капитан Кузнецов, выполняет атаку. Стреляет. Ракеты ложатся среди моджахедов. Отлично! Выполняю вторую атаку, огонь с земли ожесточенный, переключаю оружие в положение «серия» и, пикируя с углом атаки уже 40 градусов, открываю огонь, не забывая при этом о своевременном выводе вертолета из пикирования. Ракеты сходят все, ложатся также кучно среди моджахедов, как и в первом залпе. Нервы у них не выдерживают, оставшиеся в живых вскакивают на лошадей, и пытаются ускакать с этого плато. Вместе с ведомым ведем огонь из носовых пулеметов. По рации вызываю с аэродрома пару Ми-24, которые всегда дежурят для таких случаев. Оставшиеся в живых «духи» укрылись в расщелинах, ракет у нас нет, только пулеметы, да и топливо на исходе… «двадцатьчетвертые» были бы сейчас очень кстати. Носимся над полем боя, стреляя из пулеметов в ожидании подмоги, и вдруг в наушниках слышу: «490 (мой позывной)! Подгаси скорость, подгаси…». Отвечаю, что стою в вираже и скорость не могу сбросить. Через некоторое время просьба повторяется, но уже с элементами устного русского фольклора. На том же родном и могучем называю свой позывной, квадрат и номер «улитки», хотя понимаю, что здесь что-то не так. Потом, после такого «горячего» радиообмена выясняется, что из Файзабада в ПулиХумри летела почтовая пара Ми-8, которая пролетала нашим траверзом, а «двадцатьчетвертые» вызванные мною, думали, что это мы «пристегнулись» к ним. Пока разбирались, наступила темнота, начала срабатывать топливная сигнализация, и мы повернули домой.

Ми-24 так и не нашли это плато. Рядом с нами в Кундузе стояла пехотная дивизия. Мы им сообщили, они выслали бронегруппу с разведчиками. Они и довершили разгром отряда моджахедов. От уцелевших пленных «духов» была получена очень интересная информация, которую потом командование дивизии передало нам. Оказывается, у моджахедов разведка работала великолепно, и они знали, что у вертолетчиков произошла «смена поколений» и что «знамя приняли» молодые и неопытные. Эта самоуверенность их и подвела. Банда беспрепятственно спустилась с гор в кишлак, отгуляла на свадьбе и на обратном пути была нами перехвачена. Командование дивизии горячо поблагодарило нас, ибо они очень долго охотились за этим отрядом.