Воронья Кость кивнув, промолчал. Хорошие правила, и он запомнит их все, хотя они в основном оговаривали размер добычи, которую получит воин за потерю какой-либо конечности. За смерть не полагалось ничего, хотя, следовало ожидать, что ярл должен выплатить из своей доли вергельд, или цену крови, семье убитого, если конечно у погибшего была семья.

— Если один убьёт другого, — продолжал Мар, это не считается преступлением, если это не влечет за собой опасность для кого-то еще другого, или может сбить корабль с курса. Другой может иметь право потребовать цену крови за убитого, но, если никто не сделал этого, считается, что ничего плохого не произошло. Если кто-то из побратимов оскорбляет, раздражает или притесняет тебя, ты можешь убить его, если он не убьёт тебя прежде.

Также, как и везде, заметил Воронья Кость, — те, у кого острые клинки и есть навык ими пользоваться, — правы. Остальные, ворчуны с тупыми клинками — неправы.

Мар почтительно отступил назад, уступая место Вороньей Кости, пространство, озаренное ярким пламенем и кружащимся искрам, что уносили Гриму ввысь, в залы Одина.

— Красные Братья умерли здесь. Мы — Обетное Братство, — произнес Воронья Кость, и было ясно, что он имел в виду всех собравшихся, а не только тех, с кем прибыл сюда на кнорре. — У нас нет подобных правил, они нам не нужны, потому что у нас есть Клятва. Все мы принесём эту Клятву, пока Один находится поблизости и наблюдает как Грима восходит в его чертог. Те, кто не примут её, должны покинуть нас немедленно, а если кто-то из них останется поблизости на рассвете, то любой из вас имеет право убить их.

Он умолк, огонь шипел, а море неторопливо вздыхало.

— Будьте уверены, что слова Клятвы исходят из ваших уст и сердец, — сказал он, и сразу же им показалось, что юнец увеличился в размерах, его тень вдруг увеличилась и стала устрашающей. Что-то промелькнуло, чуть заметное человеческому глазу, и те, кто верил в такие вещи, старались не смотреть туда, и так ясно, что это эльфы, их близость пугала даже воинов.

— Приняв Клятву однажды, нельзя нарушить её, не обратив на себя гнев Одина, — продолжал Воронья Кость. — Христианин тоже может принять Клятву, и оставаться таковым, если сможет — но знайте, что, если нарушите её, Христос не спасет вас от гнева Одина. Так бывало и раньше, и те, кто нарушил Клятву, познали всю боль страданий, и очень сожалели об этом.

— Бог поругаем не бывает[11], — прозвучал голос и Мар обернулся, — это оказался Озур, один из приближённых Балля. Лангбрук — Длинные Ноги, так прозвали его, и Воронья Кость терпеливо слушал его речь, ехидство в его словах накипало, словно пена. В конце концов, Озур сплюнул в погребальный огонь. Воины вздрогнули и заворчали, в их числе и христиане, друзья Гримы, ведь это было оскорблением; если они не одобряли языческий обряд сожжения, то по крайней мере оказывали Гриме честь.

Мар вздохнул. Кто же, как не Озур, ратовавший за Христа горячее, чем этот погребальный костер. Прихвостни Балля собрались за его спиной, чувствуя себя неуютно от того, что их так мало.

— Я не стану поганить рот мерзкими языческими словами твоей клятвы, — заявил Озур в итоге, а затем оглядел лица остальных. — И вы не должны делать этого, это грех, даже для вас, нечестивцев, почитающих идолов.

Глаза воинов сузились, мало кому нравился Озур, и никому из почитателей Тора и Одина не понравился его тон. Воины стали нервно перетаптываться с одной ноги на другую, словно стадо перед бойней, Мар вздохнул еще раз; сегодня было уже достаточно крови и ссор. Время Красных Братьев, конечно же ушло, и им не оставалось ничего, кроме как пойти своим путем, либо вступить в Обетное Братство. В конце концов, у людей вроде них выбор небольшой.

Он произнёс это вслух, удивляясь, что лица повернулись к нему, услышав его речь. Озур нахмурился. Воронья Кость склонил голову набок, словно любопытная птица и одарил Мара улыбкой; ему нравился этот воин, он смотрел на него как на чистое золото и прикидывал, как такой драгоценный человек мог бы пригодиться принцу.

— Ты такой же язычник, — ответил Озур, обращаясь к Мару. — Лишь одному Богу известно, что ты и твой дружок, этот сгоревший дьявол, задумали, но я нисколько не удивлюсь, если ты осквернишь рот этой нечестивой клятвой.

Ярость переполнила Мара, и он уже сжал кулаки и оглядывался в поисках оружия, когда послышался влажный звук металла, вонзающегося в плоть, и люди отпрянули прочь от того места, где стоял Озур. Там осталось лишь двое — один лежал на земле, а второй, которого Воронья Кость и остальные разглядывали в изумлении, — оказался Каупом, он стоял совершенно голый, и казался не более чем тенью во тьме, бледно светились лишь его глаза, которые и выдавали его. Он вынул нож из горла Озура и поднял его тело. Затем сделал три шага и бросил его в костер, полыхнувший искрами.

— Озур беспечен как ребенок, он должен был обратить внимание, что этой ночью меня не было рядом с Маром, — произнес Кауп, густым, низким голосом, его лицо расплылось в улыбке. Затем он кивнул головой на костер и обратился к Вороньей Кости.

— Теперь он лежит в ногах у Гримы. Произнеси вашу клятву, я готов принять её.

Воронья Кость очнулся, сбросил оцепенение и удивление от случившегося, и взглянул на Каупа.

— Но после того, как ты от всего сердца произнесёшь слова Клятвы, ты никогда больше не убьёшь своего побратима, — сказал он.

Он и Кауп долго смотрели друг на друга, и в конце концов, нубиец кивнул. Воронья Кость говорил слова Клятвы, а Кауп повторял за ним, затем перекрестился, чтобы очиститься, и отправился искать одежду. Медленно, по одному, по двое, воины шагали вперед в круг света погребального костра и повторяли слова Клятвы.

"Мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гунгниром, копьем Одина, мы клянемся — да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если нарушим эту клятву".

Воронья Кость стоял и выслушивал их, горячий воздух, воняющий маслом и горящей плотью, кружился над ним, будто бы заключая его в объятья. Внезапно наступил резкий момент хеймтры — тоска по былому; по усадьбе Орма — Гестерингу, где ярл приложил немало усилий, чтобы побратимы Обетного Братства отошли от разбоя; но эта затея провалилась, ведь они были викингами, а не фермерами. Теперь в той долине зазеленеют новые травы, распустится новая листва, что будет отбрасывать тень. Фьорд искрится бликами, над гладью вод кричат чайки, набрасываясь на каждого, кто слишком близко приближается к их оставленным без присмотра яйцам. Там стоит добротный длинный дом ярла, и Воронья Кость завидовал Орму.

Воронья Кость желал всё это. Он хотел это и много больше, — владеть огромными наустами — сараями для хранения кораблей, украшенными резными деревянными решетками, такими же искусными, как в христианском кафедральном соборе. Внутри — огромные корабли, а вокруг — корабельные команды из закованных в железо воинов. Столько кораблей и воинов, сколько требуется для того чтобы завоевать королевство.

Воронья Кость задавался вопросом, почему норны привели его именно на этот берег, связав нить его жизни с умирающим Гримой? Я возвеличился, благодаря последнему деянию ярла Красных Братьев — верный знак того, что Один присматривает за мной, как если бы он явил одноглазое лицо в синем небе.

Он размышлял об этом остаток той длинной ночи, к рассвету погребальный костёр рухнул, превратившись в пепел и искры. Смятение и благоговейный страх от всего, что случилось на этом тёмном пустом берегу, пошевелилось в нём, словно нахохлившийся ястреб.

Утром они перенесли пепел Гримы на небольшой одинокий холм, выложив его могилу светлыми камнями и галькой в форме лодки, чтобы показать, что здесь покоится викинг. Затем собрали морские сундуки и погрузились на оба корабля.

Воронья Кость последним спускался с холма, он оглянулся на выложенное камнями последнее пристанище Гримы, холм вздымался совсем рядом с береговой линией, но очень далеко от северных гор, где хотел бы лежать старик. Воронья Кость задался вопросом — остался бы доволен Грима сделанным им выбором?