Вместе с ним я все-таки пришел на фестиваль. К этому времени я уже проголодался, а тут пахло сосисками с перцем. Так что мы взяли себе поесть и некоторое время сидели и разговаривали. Оказалось, что он из тех, кто любит кататься на каруселях. Как и ты. Он пошел покататься, а я болтался около и смотрел на него. Каким-то образом он уговорил меня прокатиться один раз вместе с ним. Скорее всего, это было тогда, когда он отнял у меня мою сахарную вату и сказал, что съест ее, если я не пойду с ним.

Это были дурацкие отвратительно выглядящие гонки. Ты забираешься в маленькую красную машину, и она едет по железной дороге по кругу, а потом заезжает в какую-то трубу в центре. Выглядит достаточно безобидно – пока ты не заезжаешь в эту трубу и не начинаешь подниматься. И говоря об этом я не имею в виду, что тебя поднимают на лифте или чем-то подобном. Машина едет по железной дороге вверх, а ты сидишь в этой маленькой смертельной ловушке, смотря прямо в небо, словно находишься в какой-то гребаной ракете. Да не смейся, ты прекрасно знаешь, что в этот момент я уже готов был наложить в штаны, потому что понял, что «то, что поднимается, должно и спускаться». И точно. Только спуск был не такой прямой, как подъем – оказывается, тот был еще очень и очень даже ничего. Нет, машина кружила, и кружила, и кружила по чертовой спирали, и к тому времени как она спустилась вниз, у меня перед глазами успела промелькнуть вся моя жизнь – вместе с видениями летающих сосисок с перцем.

Бедный парень. Кстати, его зовут Дейв, а не «Чертов ты сукин сын», как я кричал ему по дороге вниз. Я даже не заметил, как схватил его руку. Он не жаловался, только, вытирая кровь со своей руки, в которую я впился ногтями, сказал, что мне, наверное, стоит их подрезать покороче. Хорошо, что я всегда ношу в бумажнике пластыри. Я уверил его, что бешенством не болею. Он посмеялся и сказал, что об этом совершенно не волнуется, потому что, насколько ему известно, во всех психиатрических больницах вакцинацию проводят вовремя.

В конечном итоге, вечер был хороший. Знаешь, мне стало немного легче. Было приятно провести с кем-то время, поговорить. Но я очень скучал по тебе. И забыл пива купить, из-за чего собственно и уехал из лагеря. Это так на меня похоже.

Помнишь, как я потерял свой рассказ, когда Word спросил, хочу ли я сохранить перед выходом документ, и я нечаянно нажал на «нет» вместо «да»? Я написал тринадцать страниц и потерял их все. Ни одной из них не сохранил. Потерял сразу все. Я знаю, ты помнишь это, потому что я тогда всего тебя обрыдал. Эти слова были важны для меня, и как бы я не пытался, все равно не сумел бы написать то же самое теми же словами. Вот такие же чувства я испытывал вчера вечером, когда вернулся в лагерь и сел, чтобы написать тебе. Я полез в карман и обнаружил, что мой блокнот пропал. Я запаниковал. Все вверх дном в фургоне перевернул. Посмотрел под сидениями, везде. Его нигде не было. Я обыскал всю палатку, подумав, что мог выронить его, когда добавлял лед в холодильник, перед тем как пойти за пивом. Там его тоже не было. Я схватил большой фонарь и обыскал все вокруг, подумав, что просто мог выронить блокнот, когда чем-то занимался или вообще не положил его в карман, а оставил на складном столе или еще где-нибудь. Но его нигде не было.

В этот момент мое сердце грозило выскочить из груди. Если блокнота не было ни в фургоне, ни в палатке, ни рядом с ней, то он должен был быть где-то, куда я ходил – то есть где-то на пляже, или на фестивале, или на парковочной стоянке. Так что я поехал обратно на пляж. Заметь, время было два часа ночи. Я два часа ходил по своим собственным следам. Только не смог пройтись так же по пляжу, потому что при приливе ту часть берега, по которой я ходил, уже залила вода. Даже если я и потерял блокнот там, то он давно уже утонул. Аттракционы уже закрыли. Я обошел забор вокруг них, освещая все фонарем. Меня остановил коп – не знаю уж в чем он там меня заподозрил. Я объяснил ему, что потерял свой блокнот и подумал, что обронил его на фестивале. Он посочувствовал мне, но «вежливо» попросил поискать его, когда аттракционы откроются.

Так что я вернулся к палатке. Я потерял его. Навсегда. Все мои слова тебе, слова, которые я никогда не смогу переписать, навсегда потеряны. У меня началась истерика. Я сидел в фургоне – потому что через его стены не так все слышно, как через ткань палатки – и рыдал, как маленький ребенок. Я знаю, что это глупо, но когда я писал тебе эти слова, то чувствовал, словно говорю с тобой. А потерять эти слова было все равно, что потерять тебя. Снова.

Я быстро опустошил шесть банок пива и в какой-то момент уснул.

Проснувшись, я сразу собрал вещи. Я просто хотел домой. Но не мог уехать, не осмотрев все еще раз. Знаю, это было глупо – снова идти на пляж, потому что был и прилив, и отлив, и не было ни малейшего шанса, что маленький бумажный блокнот уцелеет под водой, да еще и при приливе будет выброшен волной на берег. Да, я знаю, что такое совершенно невозможно, потому что прилив-то был сначала, а после него еще был отлив, но не цепляйся ко мне из-за таких нюансов – я был расстроен!

Карусели еще не открыли, так что мне оставалось только ходить вокруг забора и искать блокнот там – что сейчас было намного легче делать, чем в темноте при свете фонарика. Но это не сильно помогло. Конечно, я его не нашел. Так что я сел на одну из скамеек и решил, что подожду до открытия, войду и осмотрю все там. Но к тому моменту я уже прекрасно понимал, что в этом так же не будет смысла.

А потом кто-то сказал:

- Хей, я надеялся, что найду тебя.

Я поднял глаза и увидел Дейва. Он улыбнулся и сказал, что у него есть что-то, что возможно я ищу. У меня чуть сердце не остановилось. Я не шучу, в нем щелкнуло что-то. Дейв засунул руку в карман и достал мой блокнот.

- Я увидел его на земле рядом с тем местом, где была припаркована твоя машина.

Вчера вечером он проводил меня до фургона.

Я взял у Дейва блокнот и поблагодарил его. От облегчения мне захотелось разрыдаться. Мне как-то удалось сдержать себя, но пришлось очень крепко зажмуриться и несильно прикусить губу. Когда я открыл глаза, Дейв уже сидел рядом со мной.

Он сказал, что извиняется, что прочел блокнот и знает, что не должен был этого делать. Но сначала он надеялся, что написанное поможет ему понять, принадлежал ли блокнот мне, и если да, то может там будет что-то, что даст ему знать, где меня искать. Он знал, как меня зовут, но не знал фамилии, так что ему не удалось бы меня найти, даже не смотря на то, что он знал, что я отдыхаю на территории палаточного лагеря. Он знал город, в котором я живу, но опять же, с одним моим именем он далеко бы в поиске не ушел.

Я снова поблагодарил его и сказал, что нет ничего страшного в том, что он прочитал мой блокнот.

Он сидел некоторое время молча. Потом сказал, что должно быть я очень сильно тебя люблю, и спросил, почему я скучаю по тебе. Спросил, где ты. Алан, знаешь как это бывает, когда чувствуешь невыносимую боль, но при этом все равно держишься, пока кто-то не скажет что-то утешающее или каким-то особенным «тоном», и тогда ты разваливаешься на кусочки? Да, так со мной и случилось. Он спросил меня об этом так мягко, я слышал в его голосе сочувствие, хотя он ничего не знал ни о тебе, ни обо мне.

Да, дать волю своим чувствам перед почти незнакомым человеком всегда приятно. Он обвил мои плечи рукой еще до того, как мне удалось произнести первые слова. А как только мне это удалось, он обнял меня другой рукой и прижимал к себе все то время, что я бормотал ему о том, как мы с детства были лучшими друзьями и как после стольких лет идиотизма мы наконец-то стали парой, и об аварии, и о том, как планировали поехать в этот отпуск вместе, и как сильно я скучал по тебе, и о том, как потеряв свой блокнот со всеми словами, написанными тебе, чувствовал себя так, словно снова тебя потерял.