Через открытые окна гостиной донесся стук захлопываемой дверцы, заскрипел гравий, и такси, увозящее Массимо, промчалось по аллее перед виллой.

— Снова удрал, — с горечью сказала синьора Кампи. — И куда он так торопится? Никогда ничего не скажет!

— А тебе будто и невдомек! — процедил синьор Кампи сквозь зубы.

С виду это напоминает разговор родителей, обеспокоенных тем, что сын пошел по плохому пути. Так бы всякий подумал, улыбнулась про себя синьора Кампи. Между тем все было совсем иначе: муж раскуривал очередную вонючую сигару, и потому голос его звучал хрипло и мрачно. Сама она всегда огорчалась внезапному исчезновению Массимо, но не из материнской ревности — просто Массимо был, пожалуй, самым интересным и остроумным собеседником и говорить с ним доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие, особенно в те редкие вечера, когда в доме не было гостей.

— Надо бы пригласить его провести несколько дней с нами, — вздохнув, сказала синьора Кампи.

— Кого?

— Массимо.

Синьор Кампи стал смеяться, сначала тихо, а потом все громче и неудержимее. И понятно, поперхнулся дымом. Он встал со слезами на глазах и, задыхаясь от кашля, выдавил из себя:

— Можно подумать, что наш сын живет… в Японии.

Синьора Кампи пожала своими элегантными плечами.

— При чем здесь это? Разве нельзя пригласить сына в гости только потому, что он живет в десяти минутах езды отсюда?

— До чего вы похожи друг на друга, — не переставая смеяться, сказал ее муж. — Подобная идея могла прийти только вам двоим.

— Да, но ты видишь его каждый день, а я нет.

— Не каждый, — уточнил синьор Кампи, на сей раз действительно помрачнев.

— Он молод, — сказала синьора Кампи, взяв из стопки журнал мод. — Умен. У него все впереди.

Она открыла наугад страницу журнала, на которой рекламировались искусственные драгоценности, довольно дорогие, уже вышедшие из моды. Ее муж, держась рукой за спинку кресла, смотрел, как кольцо дыма поднималось к потолку.

— Не успеешь оглянуться, и молодость пролетит, — произнес он, когда кольцо почти совсем растаяло.

— Тем более пусть веселится, пока весело.

— А он веселится? Я в этом не уверен. Не мешало бы его самого спросить.

Синьора Кампи про себя признала, что за последние несколько недель Массимо сильно изменился. Вот и сегодня всегдашнее его остроумие куда-то улетучилось, он казался каким-то рассеянным, даже озабоченным.

— Не знаю, — сказала она. — Но причин для беспокойства не вижу. Массимо всегда отличался благоразумием.

— Не спорю, не спорю. Но по-моему…

Синьор Кампи умолк. В наступившей тишине послышался скрип тормозов машины, которая сбавила скорость у ворот, прежде чем помчаться по склону в город. Нелепо и скучно обсуждать дела и планы единственного сына, подумала синьора Кампи, бросив модный журнал на столик. Ведь он уже взрослый, давно живет отдельно и в состоянии сам о себе позаботиться. А все началось с банальной, необдуманной фразы, которая вырвалась у нее случайно! Хотя, возможно, в жизни ничто не бывает случайным, как утверждает тетушка Марго.

Двести семьдесят лир.

С момента открытия ресторанчика на углу виа Мария Виттория и Боджино еще не случалось, чтобы архитектор Гарроне оставлял столь крупные чаевые. Но полторы тысячи лир лежали на столе рядом со счетом на тысячу двести тридцать лир.

— Верно, получил наследство, — сказала официантка родом из Альтопашо своей напарнице родом из Колле-ди-Валь-д’Эльса.

— Да ну, просто торопился. Вот увидишь, завтра он их у тебя назад потребует!

— Или что-нибудь взамен. За двести семьдесят лир он и не на такое способен.

Хозяйка ресторана сурово их оборвала:

— Что за дурацкие разговоры!

Архитектор Гарроне заглядывал к ним нечасто и был предельно скуп, но все-таки клиент.

— А какие он со мной ведет разговоры, вы не слыхали? — парировала Альтопашо, задетая за живое.

— Сегодня ты, похоже, подала ему надежду, — усмехнулась Валь-д’Эльса. — Он прыгал от счастья, как обезьяна.

— Я тут ни при чем. Он вообще сегодня веселый был. А в прошлый раз я чуть было не разбила вот эту вазу о его башку. Представляете, вертит в руках банан и допытывается, какой у моего жениха…

— Насчет банана он и у меня спрашивал… — Валь-д’Эльса залилась смехом.

— Девочки, постыдились бы, — снова вмешалась хозяйка остерии.

Но тут подал голос низкорослый темноволосый молодой человек, который обычно торчал в ресторане до закрытия в надежде, что Альтопашо позволит ему проводить ее домой.

— Будь я женихом синьорины, — мрачно сказал он, — я бы этому вонючке вправил мозги…

Архитектор Гарроне вынул из кармана пачку «Муратти амбассадор» и положил ее на столик из черного пластика, рядом с двумя бокалами и бутылкой «реми мартин». Потом отошел на шаг и сразу увидел, что все выглядит неестественно, слишком «подготовленным».

Тогда он снял прозрачную обертку, вынул из пачки три сигареты и сунул их в карман пиджака. Непочатая пачка могла навести на мысль, что «Муратти» он купил специально, а вообще-то курит (так оно, кстати, и было) дешевые «Национали» с фильтром.

Рукавом Гарроне стер пыль с двух горбатых кресел, носком мокасин расправил коврик и зажег настольную лампу, которую сделал сам из средневекового копья, купленного у старьевщика, — вместо абажура он приладил пергаментный шар с разноцветными полосами в датском стиле; благодаря этой счастливой находке свет в комнате стал матовым, мягким. В довершение всего Гарроне потушил верхний свет — лампочку без абажура (надо бы достать еще один пергаментный шар, но эти бумажные безделушки стоят уйму денег) — и огляделся вокруг. Пожалуй, так будет неплохо.

Кушетка в углу утопала в полутьме, так же как и занавеска, скрывавшая раковину. Зеленый свет на столе придавал комнате вид кабинета в офисе, что, впрочем, не портило впечатления. На том же столе стоял ритуальный каменный фаллос. Это вносит элемент экзотики и свидетельствует о смелости, но отнюдь не о распущенности хозяина, подумал Гарроне и удовлетворенно улыбнулся. Сразу видно, что хотя у мастерской и скромный вид, но ее владелец — человек светский и, главное, высокоинтеллектуальный.

Вот только в стенном шкафу надо, пожалуй, навести порядок. На полках валяются книги, пожелтевшие журналы по архитектуре, рулоны старых чертежей, а рядом — самые разнообразные и невероятные вещи: спиртовка, выщербленный чайник, немытые чашки, военная скатка, пустые пыльные бутылки, мотки шпагата, полотенца и тряпки, старые номера журналов, которые еще несколько лет назад воспринимались как порнография, и другие издания, не имеющие к архитектуре никакого отношения, вдобавок там валяется сломанный вентилятор, надорванный пакетик ваты, поношенные туфли и даже деревянная рейка с крючками для ключей, сохранившаяся еще с той поры, когда в комнате жил швейцар.

Гарроне обогнул стол и подошел к стенному шкафу, прикидывая, можно ли тут навести хоть относительный порядок. Но потом отказался от этой идеи и лишь переложил туфли на нижнюю полку да наклонил настольную лампу, чтобы свет падал на каменный фаллос.

Ровно десять. Он закрыл узкое из тонкого стекла окно с решеткой, подошел к двери и снял крючок, заменявший ему задвижку. Пересек полутемный коридор, чтобы проверить, открыт ли подъезд. Он был, разумеется, открыт: никто из жильцов до самой ночи и не думал запирать входную дверь.

На миг Гарроне заколебался: не лучше ли подождать здесь, покуривая «Муратти», но все же нетерпение взяло верх над расчетом. Он вышел на улицу и посмотрел налево, в направлении По, и направо, в сторону площади Консерватории и пивной «Мадзини».

На площади было довольно оживленно, хотя из-за ремонтных работ она и была перегорожена. А вот тротуары на левой стороне были безлюдны. Лишь у бара на углу виа Каландра стояла группка молодых людей. Чуть погодя один из них сел на мотоцикл и с грохотом умчался. Прошло еще несколько минут; из боковой улочки выскочило такси; остановилась проехавшая мимо его дома машина, и оттуда вылез человек с чемоданом. Четверть одиннадцатого.