Лагерь был слишком хорошо укреплен. Лес вокруг него был вырублен на двести метров во все стороны; все окружающее пространство заминировано, проходы через него держались в секрете и менялись каждые двое суток; сам лагерь был окружен бетонной стеной и тремя линиями проволочного заграждения; на четырех вышках были установлены пулеметы и прожекторы; охрана лагеря состояла из двух эсэсовских взводов и дюжины специально тренированных овчарок. Три лагерных барака, в которых находились пленные, стояли буквой «П», причем все окна и двери выходили внутрь «буквы», наружные же стены были глухими. Напротив открытой стороны «П» стоял большой бункер, в котором жила охрана лагеря и находились все его хозяйственные отделы.

Лагерь, как видно, был небольшой, но взять его было не просто.

Готовясь к операции, Кожин учел все эти факты. Он понимал, что с земли лагерь неприступен. Главным образом из-за минного заграждения. Но с воздуха его взять можно. Для этого надо выбрать подходящее время и продумать все детали молниеносной операции.

Несколько ночей Кожин посвятил разведке. Он часами кружил над лагерем на безопасной высоте, изучая периодичность вечерних лагерных поверок, смены караулов и распорядок лагерной жизни в ночное время. Таким образом ему удалось установить, что самым подходящим временем для налета будет вечерняя поверка, которая происходила между девятым и десятым часом вечера. В это время все пленные выстраивались на плацу перед бараками, а весь личный состав охраны стоял перед бункером с автоматами на груди.

Покончив с изучением обстановки, Кожин одну ночь посвятил заготовке боевых припасов. В лесу, в противоположных концах от лагеря, на расстоянии двух километров одно от другого он соорудил в кронах сосен гнезда, где сложил запас гранат и дисков для автомата.

И вот настал решающий вечер.

Ровно в девять часов Кожин появился над лесом и в трех километрах от лагеря стал набирать высоту. При нем были автомат с полным диском и десять связанных попарно гранат. Больше он поднять не мог, не рискуя сорваться с бреющего полета и разбиться о верхушки деревьев.

Набрав высоту в две тысячи метров, он ринулся вниз и, тут же перейдя на бреющий полет, стремительно помчался к лагерю. В течение считанных секунд он успел забросать гранатами все четыре сторожевые вышки и улетел к гнезду за новыми боеприпасами. Не успели немцы опомниться, как он снова появился над лагерем, сея смерть и разрушения. После этого он ворвался на одну из вышек, добил из автомата часовых и из стоявшего там тяжелого пулемета принялся косить метавшихся перед бункером насмерть перепуганных эсэсовцев.

Как он и рассчитывал, пленные не остались пассивными свидетелями боя. Они ринулись на разбегавшуюся охрану, хватали оружие убитых, разоружали и связывали живых, расстреливали яростно мечущихся собак, загораживали выходы.

Не прошло и десяти минут, как бой был окончен, неприступный лагерь был взят.

Убедившись, что пленные не нуждаются больше в его помощи, Кожин, никем не замеченный в кромешной тьме, поднялся в воздух и с высоты двухсот — трехсот метров наблюдал некоторое время за происходящим в лагере. Сердце его пело от радости.

Освободившиеся узники действовали быстро и решительно.

Разобрав оружие, боеприпасы, провиант и одежду, бывшие пленные в сомкнутом строю покинули лагерь и ушли в леса. Кто-то из них, по всей вероятности, успел перед уходом подобрать один из оставленных Кожиным листков с лаконичной надписью: «Это сделал Ночной Орел». А может быть, они и так догадались, кто был их нежданным избавителем. Так или иначе, но возникший самостоятельный партизанский отряд назвался гордым именем Ночного Орла. Отряд этот с боями двинулся навстречу фронту, нанося фашистам немалый урон.

Молва о подвигах Ночного Орла разнеслась во все концы обширного района. Дошла она, конечно, и до партизанского отряда шахтера Горалека.

Бойцы отряда были уверены, что это действует какая-то новая группировка смелых и опытных подпольщиков, объединившихся под общим названием «Ночной Орел». Как видно, не только немцев, но и партизан ввели в заблуждение многочисленные диверсии летающего человека.

Разговоров по этому поводу было в отряде превеликое множество. И какие это были разговоры! Они были проникнуты не только восхищением, но и вполне законной завистью, которую в сердцах партизан вызывала боевая отвага неизвестных патриотов.

И это было вполне понятно. Ведь группа «Ночной Орел» возникла недавно, однако за неделю она умудрилась сделать больше, чем отряд Горалека за все время своего существования. Едва возникнув, она покрыла себя славой! По донесениям разведки, немцы вообще теперь перестали интересоваться партизанскими отрядами. Все свои силы они бросили на борьбу с группой «Ночной Орел».

Учитывая настроение, создавшееся в отряде, Локтев и Горалек решили осуществить ряд крупных диверсий. То обстоятельство, что оккупанты были всецело заняты Ночным Орлом, создавало благоприятную обстановку для активных действий широкого масштаба.

Командиры отлично знали, что Ночной Орел не новая подпольная группа, а их строптивый подопечный — летающий сержант Кожин. Но они молчали об этом, чтобы не дать распространиться слухам об этом удивительном человеке. Эти слухи могут дойти до немцев, и Кожин тогда не только потеряет преимущество внезапности и загадочности своих ударов, но и подвергнется серьезной угрозе попасть в смертельную западню.

Горалек не скрывал своего глубокого восхищения Кожиным, его беспримерными дерзкими подвигами.

В то утро, когда обнаружилось, что Кожин покинул базу, Горалек говорил вконец расстроенному майору:

— Это ты сам виноват, дружище Локтев. Надо было сержанта приспособить к какому-нибудь немудреному делу. Парень он горячий, боевой! Такого заставь без дела сидеть, так он, пожалуй, и спятить может. А у Кожина еще и эта его летучесть. Ты представляешь, каково ему было выполнять твои приказы и соблюдать твои запреты? Кругом леса, небо, простор, друзья-товарищи ходят на боевые дела, а тут сиди, словно ты арестант или паралитик какой-нибудь. Нет, майор, такое даже я бы не вынес, а Кожин в свои двадцать два года и подавно. Дал бы ты ему отдушину, позволил бы хоть в разведку по ночам летать, он бы и успокоился, потому что был бы при деле. А теперь ищи-свищи его!

Локтев молча согласился с доводами шахтера и лишь попросил его говорить в отряде, что сержант Кожин отправлен на особое секретное задание.

Когда слава о Ночном Орле стала греметь по всему району, Горалек открыто восторгался им и, оставаясь с Локтевым наедине, не забывал уязвить своего друга:

— Ну что, майор, кто из нас мыслит по-государственному? Мы с Кожиным или ты? Ведь Кожин-то герой, а? Герой или нет?

— Что герой, я не отрицаю. Но трибунала ему все равно не миновать, — сухо отвечал Локтев.

— Врешь! — кипятился Горалек. — Ты просто дразнишь меня! Какой трибунал? За что?!

— За злостное нарушение воинской дисциплины, за невыполнение приказа в боевой обстановке, за самовольный уход из части, за анархистское поведение, за срыв мероприятия государственной важности. Ты, Горалек, партизан и рассуждаешь по-партизански. По-твоему, раз бьет фашистов, значит, и хорош. А ведь Кожин — боец Красной Армии и к тому же комсомолец. Он обязан подчиняться уставу, дорожить честью бойца. За подвиги его, конечно, следует наградить, но за анархистские настроения и действия строжайше наказать.

— Не верю! Нельзя Кожина наказывать!.. — загремел Горалек. — Ну как ты его накажешь, если он единственный на Земле человек, умеющий летать! Как ты его накажешь? Расстреляешь? В тюрьму посадишь? Чепуха все это! С такой редкой птицей надо обращаться бережно. К нему твои мерки неприменимы!

Где-то в глубине души Локтев понимал, что Горалек прав, но признаться в этом ему было трудно. И поэтому возражения его звучали далеко не столь убедительно, как ему хотелось.