Ивета вскочила, сразу перестав плакать.

— Это правда? Вы хорошо искали, товарищ майор?

— Да, Ивета. Мы сделали все, что могли. Но Кожин исчез бесследно. Этому можно дать лишь одно объяснение — Кожин жив и находится в плену. Если бы он был мертв, фашисты вряд ли стали бы его подбирать и увозить. Зачем им мертвый?…

— Жив!.. Конечно, он жив! А что в плену, это ничего! Ведь пленных освобождают.

Значит, и Ивана освободят! Ведь вы освободите его, правда, товарищ майор?

— Освободим, Ивета. Конечно, освободим!.. А теперь успокойтесь и возьмите себя в руки. Вас ждут раненые.

— Да, да, там много работы, — пробормотала Ивета и, улыбнувшись сквозь слезы, быстро выбежала из штаба. После ее ухода все присутствующие так и набросились на майора. Неужели это правда? Неужели тело Кожина не удалось найти? Неужели немцы в такой суматохе успели захватить его в плен? А может быть, он незаметно отполз в сторону и улетел?

А Горалек по этому поводу вновь напомнил о живучести шахтерского племени:

— Ну и дурак я, что поверил в его гибель! Ведь Кожин — шахтер, а мы, шахтеры, из любой переделки выбираться умеем!

Но Локтев лишь сокрушенно покачал головой:

— Не увлекайтесь, товарищи. Кожин в плену и наверняка тяжело ранен. Трудно судить, выживет он или нет. Ясно пока одно — он в плену. И лично я не уверен, что плен для него лучше смерти.

Майор помолчал, оглядел командиров сухим, строгим взглядом и уже совершенно другим тоном сказал:

— Ну что ж, товарищи, займемся текущими делами. Первое дело такое: в лесу еще бродит пять недобитых отрядов карателей. Их надо немедленно ликвидировать. Это наше общее дело, и займемся мы им столь же дружно, как и ликвидацией основных сил карателей в Медвежьем логу. Второе дело касается лишь нас с тобой, товарищ Горалек. Этой ночью мы должны принять самолет из Москвы. Нам доверена жизнь известного советского ученого. Нужно сделать все для его полной безопасности.

— Это тот самый профессор, который направлен к нам, чтобы изучать нашего сержанта Кожина?

— Да, тот самый. Третье… третье дело, товарищи, снова касается нас всех. Фронт уже близко. А это значит…

— Это значит, что нам пора самим переходить в наступление! — гаркнул Горалек.

Командиры заговорили все разом, но вскоре снова затихли, склонившись над картой.

Медленно совершалось возвращение к жизни. Сначала какие-то образы, мелькающие, отрывочные: танки, машины, взрывы, люди в касках, потом бесконечные белые равнины. Но вот пудовые веки поднялись, в глазах сверкнуло белое - потолок, стены. Ничего еще не понимая, Иван Кожин с удивлением осматривал просторную белую комнату с широким окном, в которое лились потоки солнечного света. За окном виднелась черепичная крыша, покрытая снегом. С крыши свисали сосульки. Над крышей виднелась широкая полоса голубого неба с ослепительно ярким солнцем. Кожин зажмурился, отдохнул и снова открыл глаза. Опять белый потолок и белые стены. А тело как чужое - всё скованное, омертвевшее, и где-то далеко, в самой глубине, ноющая боль.

Постепенно вспомнилось все: приготовления к бою, свидание с Иветой у дуба, беспокойная ночь в убежище, сражение в Медвежьем Логу. Значит, тогда его не убили? Значит, он выжил! Но сколько же он пролежал в беспамятстве? Неделю, месяц? И где он теперь? Неужели его переправили на самолёте в Москву? Хоть бы кто-нибудь догадался прийти! Позвать, что ли - ... Губы разомкнулись, и из горла вырвался слабый стон.

В ту же секунду послышался легкий стук и шорох платья. Кожин приоткрыл глаза. Над ним склонилось серьезное лицо монашенки в белом крылатом чепце. «Не Москва- разочарованно подумал Кожин. - Скорей всего Краков-..» Попытался спросить, «Где я?» Но вышло что-то вроде: «Де-а-а?» - и звучало чуть слышно.

На лице монашенки мелькнуло удивление. Что-то пробормотав, она исчезла.

Вскоре послышались быстрые шаги, и знакомый голос спросил:

- Иван, вы очнулись?

Не хотелось отзываться, не хотелось раскрывать глаза. Почему-то почудился запах сена, вспомнилась лесная сторожка Влаха. И тут же внезапное озарение: голос доктора Коринты! Глаза сами широко распахнулись.

Да, он, настоящий, живой доктор Коринта, только немножко осунувшийся.

- Вы?

- Молчите! Молчите! Вам нельзя говорить! Да-да, это я, друг мой! Как я рад, что вы пришли в себя! Молчите, молчите! Я сам всё скажу. Два с половиной месяца вы метались между жизнью и смертью! Вам сделали четырнадцать сложнейших операций. Только такой железный организм, как ваш, мог всё это вынести. Но теперь всё самое страшное позади!..

- О-отор, де-а-а?

Это должно было значить: «Доктор, где я?». Коринта понял и испуганно оглянулся. Ответить не успел. В комнату стремительно вошло человек пять в белых халатах. У одного из них белый халат был лишь кое-как наброшен на черный мундир. Вошедшие столпились вокруг кровати, с жадным любопытством рассматривая Кожина. Они молчали. Но вот один — высокий, представительный, с лицом и манерами английского лорда — обратился к доктору Коринте на ломаном чешском языке:

- Вы говорили с ним, коллега?

- Не успел, господин профессор. Он только что пришёл в себя, — ответил доктор Коринта.

Тогда заговорил сухощавый человек в черном мундире. Он обратился к «английскому лорду» на немецком языке:

- Он, кажется, полностью пришел в себя, герр профессор! Поговорите с ним сами!

- Ещё не время. — ответил профессор. — Его нельзя сейчас расстраивать. Важно одно - наш гомо воланс будет жить и, я надеюсь, летать! Месяц усиленного питания, массажа, моционы - и он будет здоров, как лошадь! Это успех, герр Коринг, можете об этом доложить вашему начальству. А теперь пойдемте, господа, пойдемте!

Белые халаты и черный мундир удалились. Остался один Коринта.

Кожин почувствовал на лбу холодные капли пота. Сердце забилось рывками. Неужели он в плену?! От этой мысли сразу захотелось умереть. Собравшись с силами, он проговорил с неожиданной отчётливостью:

- Я в плену, доктор?

- В плену, мой друг! Но здесь не лагерь для военнопленных. Здесь особая секретная лаборатория, созданная специально для изучения твоих способностей. Ведает ею гестапо. Мы находимся в Праге, я такой же пленник, как и вы.

- А как... фронт?

- Не знаю. У меня нет доступа ни к радиоприемнику, ни к газетам. Кругом враги. Но я уверен, что на фронте дела обстоят хорошо. Это заметно по тому, как гестаповцы стали нервничать..

- Значит... ждать недолго?

- Недолго, Иван, совсем недолго! А теперь помолчите. Для вас теперь самое главное - выздороветь. Не падайте духом. Ваша жизнь, ваши феноменальные способности нужны Родине, нужны всем людях на земле! Думайте лишь о том,чтобы сохранить жизнь, вернуться в строй!

- Хорошо, доктор, хорошо…

Кожин закрыл глаза и затих. Впечатлений на первый раз было слишком много, усталость взяла свое. Через минуту он забылся глубоким сном.

Их было пятеро. От партизан - командир отряда Горалек, медсестра отряда Ивета Сатранова и лесник Влах. От пражского подпольного центра - товарищи Газда и Собол.

Совещание происходило в конспиративной квартире на окраине Праги. Говорил Горалек, остальные слушали внимательно, серьезно. - Нам удалось привлечь к сотрудничеству бывшую жену доктора Коринты Марту Штильбергову. Она теперь за крупным финансистом, у которого немало друзей в военных и гестаповских кругах. По нашему поручению Марта выведала у мужа, где гестаповцы держат доктора Коринту. В наши руки попал адрес секретной лаборатории «HV». Она на улице Лицманка, Её охраняет целый взвод эсэсовцев. Что в лаборатории происходит, узнать не удалось. Достоверным можно считать только одно: доктор Коринта находится именно там. Кроме того, удалось выследить некоторых сотрудников лаборатории. По имени пока известны двое: директор лаборатории профессор Гляйвиц из Берлина и гестаповский начальник щтурмбанфюрер Коринг. Профессор Гляйвиц - крупный специалист в области нейрофизиологии и нацист до мозга костей. В течение двух лет он проделывал опыты над нашими военнопленными и заключёнными из концлагерей.