Повинуясь приказу, ишмирец высоко поднял мои руки, и прижал меня к своему пахнущему потом телу, подставив мягкое место прямо на суд мадам.

Я не на шутку испугалась… никогда, чтобы кто не делал, женщина не позволяла себе распускать руки. Нет, она могла быть очень строга в гневе — оставить без еды и питья на несколько дней и даже привязать в подвале без света, если уж кто совсем провинился. Но поднимать руку?

Воздух рассек ее замах и мою правую ягодицу нестерпимо обожгло — она била сильно, зло, выпуская пар, наслаждаясь каждым моим вскриком. Мадам Кардамон хватило всего на шесть ударов, но каких сильных — кожа на попе горела огнем, словно к ней приложили раскаленную сковородку. Я плакала беззвучно, до крови закусив губу.

Габдал отпустил меня только увидев, что мадам опустилась на край кровати и устало отерла подушкой раскрасневшееся лицо. Не в силах держаться на ногах, я сползла к его ногам, отметив до чего напряглась в штанах его мужская суть.

Это было так противно.

Я не могла дышать, не могла плакать, не могла даже сесть на пол, лишь неуклюже развалиться, перенеся вес на одно бедро. За что же мне все это, ведь я исполнила то, что было обговорено в точности. Так что же, вот она моя награда?

— Ладно, идите уже отсюда, а то вон у Габдала сейчас штаны порвутся. А швея-то у нас даже сидеть не может, не то что шить. Заказывай потом вам приличную одежду… — дождавшись, пока охранники уйдут, мадам Кардамон сползла с кровати на пол, сравнявшись со мной взглядом. Даже протянула руку к моему колену, видимо, то был примирительный жест, но я отшатнулась. — Ну, ну. И ты меня пойми, нельзя мне такое просто так спускать — уважать перестанут.

Я непонимающе подняла на нее заплаканные глаза. Да что она вообще несет? С дракона моду взяла настроение, как перчатки менять? Вот она грозная фурия, грозящая смертью, а теперь вновь медовая, все понимающая мадам? Неужели этой женщине самой от себя не тошно?

— Я ведь до последнего думала, что вы все втроем это против меня спланировали. Все с самого начала предусмотрели. А потом ты вернулась, и я по глазам твоим поняла, что ты не при чем. Это все они одни, сестры твои, но тут уже ничего не попишешь. — Сказала она и грустно улыбнулась. Проникновенно так, будто ей и правда было жаль.

— Да о чем вы вообще? Что случилось? Что сделали Амариллис и Валериана такого, что вы позволили себе бить меня голую на глазах у охраны?

Женщина недовольно поморщилась, но ответила:

— Опоили меня и вынесли весь сейф подчистую… все нажитое непосильным трудом…

Внутри меня словно треснуло что-то стеклянное и осколки разлетелись во все стороны, впиваясь в сердце, легкие и желудок, но я при том оказалась парализованной, не способной даже плакать от боли… Сестры обманули меня? Но… но как же…

— Как тебя отправили, пришли ко мне Валериана и Амариллис, поскреблись в дверь и предложили вместе выпить Ишмирского меда за добрую дружбу и легкое расставание. Ведь я вам что вторая мать была, да и отец… мол, "не забудем вас, мадам Кардамон и благодарим за все, что вы для нас сделали. Мол, будем жить теперь новой жизнью, но и вас не позабудем" — ну, как мне было отказать. И знали ведь, что я именно Ишмирский мед люблю, припасли заразы где-то! В это-то время года его разве что в королевском погребе сыскать можно. Я еще заметила, что сами пьют мало и все мне подливают… ну, так ведь то не обычный напиток, его богатый терпкий вкус мало кто прочувствовать в полной мере может… Разомлела я и они давай меня уговаривать камею вашей матери продать, мол, тебе подарок сделают раз ты им денег из своей доли посулила. Сторговались со мной аж на пятьсот делариев. Ну, конечно я купилась и полезла доставать… тут-то они мене на голову вазу и опустили. Да не абы какую, между прочим, а с Мисканского фарфора да вручную расписанную. Двести делариев стоит, не меньше.

Я слушала ее закрыв рот руками, а у самой внутри все дрожало… не от возмущения или обиды, а от страха… того, что вот я снова одна. Что обретенная было семья была для меня очередным миражом, как чувства, которые мерещатся мне в ласках покупающих меня господ.

Лобелия-дибелия… права была Амариллис, придумывая мне прозвища. Я вполне заслужила такое к себе отношение не только внешностью, но также глупостью и бесконечной верой в чудеса.

Подумать только, такая большая — а все еще в сказки верю!

— В общем, не могу я теперь тебя отпустить Либи, даже если не твоя в этом всем вина. Я потеряла по меньшей мере девяносто пять тысяч делариев и это только по грубому счету — в сейфе было много украшений, точную цену которым я никогда не узнавала. Лобелия? Ты слышишь меня? Либи?

Я громко всхлипнула и тенью поднялась со своего места:

— Оставьте меня, пожалуйста. — Прошептала я. В глазах плыла слезная пелена, а тело шаталось так, будто я не ела по меньшей мере неделю или несколько дней шла, не останавливаясь через пустыню. — Мне просто нужно побыть одной, пожалуйста.

— Да, да. — Снова это бесконечное понимание в глазах. Женщина поднялась вместе со мной и приобняла — отпрянуть от нее у меня просто не было сил. Мне было все равно. — Я уже наняла людей и если они поймают беглянок, то ты несомненно будешь свободна. Но если нет… — она выдержала многозначительную паузу и нервно пригладила прическу. — Если нет, то я вынуждена буду принять меры. Понимаешь, в моем деле нельзя ничего и никому прощать, дорогая. Отдыхай, поговорим после.

Дни потянулись усталой вереницей, один следом за другим. В первое время я и вовсе не покидала постели… мое сердце было разбито, дух сломлен. Мне хотелось умереть, но не страшно, не в мучениях, а просто моментально перестать дышать, думать, чувствовать. Иначе я бы непременно что-то с собой сделала, в комнате не было недостатка в острых предметах.

Драгоценное зеркало унесли из моей опочивальни сразу же, видимо, опасаясь, что разобью в порыве гнева, а может и просто пришел срок возвращать его Геренвальдскому дожу. Мне было все равно.

Мадам больше не подпускала ко мне никого, ухаживала за мной сама и приставила одноглазую старуху Калтею, которая имела обыкновение осыпать меня гадостями, едва пересекала порог комнаты:

— Вот она, неземная красота, валяется опять в потолок наплевывая, ручками глаза свои бесстыдные прикрыла… поглядела бы я, как ты этими белыми рученьками горшки ваших шлюх драишь, да потом ими же им булочки печешь…

"Ах, бабка Калтея, если б ты знала…"

Правду говорят, бойтесь своих желаний. Вот жила бы и дальше горбуньей… а что плохого? Нос по ветру, сестры-язвы рядом, жизнь своим чередом и всего-то переживаний, что страшна, да все вокруг носом воротят. Дык так оно даже и лучше, не страшно в любое время дня и ночи выйти за порог… ночной Миль так прекрасен — фонари освещают набережную, мощеные улочки, красивые фасады домов. Свет луны и звезд, глядящих с бархатного неба, отражается в зеркале обожженной глиняной черепицы… как мне вернуть все назад? Где достать амулет, который снова сделает меня той, кто я есть на самом деле?

Я и не надеялась, право, на то, что сестриц вернут… девяносто пять тысяч… да с такими деньжищами можно себе нанять армию телохранителей, купить замок и окопаться в нем, ни в чем себе притом не отказывая… недолго правда, но на годок такой бессовестно шикарной жизни хватит.

Хотя, кто знает, быть может беглянок все еще не нашли, потому что и нет их уже — гниют в какой-нибудь канаве, а денежки мадам Кардамон прибрал к рукам бессердечный лиходей, который теперь и в ус не дует, проматывая их на право и на лево. В том же Миле, например. Быть может даже в нашем же борделе.

От мстительных мыслей лучше не становилось. Я вообще заметила, что спустя неделю такого "растительного" существования мне стало в общем-то все равно на всех и на все. Не хотелось больше думать о тихой жизни с кошками, в уединении на окраине какого-нибудь леса или деревни. И даже мечтать украдкой о том, что король Генрих не забыл меня и вот, прямо сейчас, мчится на белом коне из Розамундских земель, чтобы влететь как есть в гостиную "Лиловой Розы" и пылко потребовать выдать меня ему немедля, иначе он спалит тут все к демонам и станцует на пепелище.