От постоянных неудач с Николь и регулярных трепок, получаемых от кюре, я совсем приуныл. Не было больше сил сносить такую жизнь. Однако стоило мне оказаться рядом с Николь, как желания мои вновь разгорались. Я знал, что рано или поздно мне поможет благоприятное стечение обстоятельств. Так оно и случилось, но прежде чем поведать об этом, я должен рассказать кое-что о мадам Динвиль.

Как вы помните, она пригласила меня на обед, и я решил воспользоваться приглашением хотя бы потому, что там мог повстречаться с Сюзон. Нетрудно было понять, что меня отдали на попечение кюре по одной причине: отец Поликарп догадался о том, что Туанетта дала мне кое-что еще помимо встряски за мою проделку с Сюзон, а ему вовсе не хотелось, чтобы я привык к подобным экзекуциям. У Туанетты было столько же причин удалить Сюзон от монаха, сколько у него — отправить меня подальше от Туанетты.

По пути в замок я решил в случае встречи с Сюзон соблазнить ее за кустами в саду и уже предвкушал неземное блаженство.

Обнаружив дверь незапертой, я вступил в замок, в котором стояла мертвая тишина. Нигде не было видно ни души. Проходя пустынным коридором, я открывал по очереди каждую дверь, и всякий раз, вступая в комнату, не мог унять волнение в надежде встретить Сюзон.

«Она, верно, в этой комнате, — говорил я себе, — а ежели нет, то в следующей».

Погруженный в такие размышления, я наконец дошел до комнаты, которая оказалась заперта, однако в двери торчал ключ. Сперва я колебался, но потом, подумав, что не для того я сюда пришел, чтобы так легко отступить, храбро отпер дверь. В комнате прежде всего бросилась в глаза огромная кровать, в которой, очевидно, кто-то спал. Собравшись было уйти, я услышал женский голос, спросивший, кто пришел. Вслед за этим приоткрылся полог кровати, и оттуда показалась головка мадам Динвиль. Я бы немедля бежал, когда бы вид ее взимающейся груди не лишил меня способности двигаться.

— Не мой ли это маленький друг Сатурнен? — весело поприветствовала меня мадам. — Подойди же и поцелуй меня.

Сколь робок я был минуту назад, столь же стал смел, получив это приглашение. Я бегом побежал в ее распростертые объятия.

— Это мне нравится, — удовлетворенно заметила мадам Динвиль после того, как я исполнил долг с рвением, не укладывавшимся в рамках куртуазности. — Мне нравится, когда молодой человек так торопится подчиниться даме.

Едва она произнесла эти слова, как из будуара появился маленький человечек с жеманной улыбкой на лице. Он, страшно фальшивя, пел популярную арию, сопровождая пение комическими пируэтами, как нельзя лучше подходившими к его потешному голоску.

При появлении этого шута, которого мадам Динвиль называла аббатом, я сильно смутился, ибо решил, что он мог быть свидетелем моих страстных поцелуев. Однако его поведение говорило о том, что он, очевидно, ничего не заподозрил. Теперь я рассматривал его как досадную помеху, чье присутствие воспрепятствовало скорым восторгам, коими мне не терпелось насладиться.

Тщательно изучив его наружность, я засомневался, что он на самом деле аббат, ибо одет он был как парижский хлыщ. Но в то время я знал лишь духовенство деревень и небольших городков.

Миниатюрный Адонис, которого звали аббат Филло, был сыном сборщика налогов близлежащего города. Он был очень богат, и одному Богу ведомо, как он добыл свои деньги. Из манеры говорить явствовало, что в нем больше самодовольной глупости, нежели веры. Аббат составил компанию мадам Динвиль, чтобы провести с ней некоторое время в буколическом уединении. А она не видела разницы между школяром и аббатом.

Мадам Динвиль дернула за шнур колокольчика, и, к моей великой радости, появилась Сюзон. Сердце мое заколотилось, лишь только я увидел ее, и я возблагодарил Господа за то, что надеждам моим суждено было осуществиться. Сначала Сюзон не заметила меня, ибо я был наполовину скрыт балдахином кровати. Аббат, заподозривший недоброе, начал проявлять неудовольствие. Когда Сюзон прошла вперед, она сразу увидела меня, и цвет ее щек из бледно-розового превратился в ярко-красный. Она потупилась и до того смутилась, что не вымолвила ни слова. Я тоже потерял дар речи. Чары мадам Динвиль, которые она и не пыталась скрыть, распалили мое воображение, но теперь они померкли в сравнении с прелестями Сюзон.

Если бы пришлось выбирать между Динвиль и Сюзон, кто бы ошибся и не выбрал бы последнюю? Но мне выбор не предоставили. Имея лишь слабую надежду на обладание Сюзон, насладиться с мадам Динвиль я мог наверняка. В том уверяли меня ее взгляды, а ее речи, хотя и несколько сдерживаемые присутствием аббата, подтверждали то, о чем говорили ее глаза.

Отправив Сюзон выполнить некоторые поручения, мадам Динвиль отбросила со мной всякую робость. Когда я почувствовал прикосновение ее рук, я и смутился, и встревожился. Желания мои разделились — мне хотелось и чувственной радости, и более значительных наслаждений. А смущался я потому, что не заметил, как из комнаты вышел аббат. Мадам Динвиль видела это, но, полагая, что я тоже слежу за ним, не сочла необходимым сообщать мне об этом.

Откинувшись на подушки, достойная хозяйка поместья подарила меня томным взглядом, который недвусмысленно говорил о том, что она станет моею, ежели я пожелаю иметь ее. Она нежно взяла мою руку и поместила ее промеж бедер, которые с похотливостью то разводила, то плотно сводила. В полуприкрытых глазах ее сквозило порицание за мою нерешительность. Думая, что аббат по-прежнему находится в комнате, я упрямо не поддавался ее чарам, и это в конце концов стало ей надоедать.

— Ты уснул? — насмешливо спросила она.

Я сказал ей, что не сплю. Безыскусственность моего ответа восхитила ее. В ее глазах я обладал прелестью невинности, столь лакомой для развращенных женщин, ибо неведение и наивность обостряют наслаждение.

Видя, что я продолжаю оставаться безразличным, мадам Динвиль поняла, что ее метода безуспешна и что надо попытаться возбудить меня как-то иначе. Отпустив мою руку, она потянулась, делая вид, будто зевает, и открыла мне некоторые свои прелести. Инертность, которая владела мною с той минуты, как удалилась Сюзон, мигом улетучилась. Возвратившись к жизни, я испытывал зуд во всем теле. Мыслями я был далеко от Сюзон, ибо теперь все мои желания и помыслы сосредоточились на мадам Динвиль. Она сразу же заметила действие, произведенное ее уловкой, и, дабы возбудить меня еще сильнее и подвигнуть к решительным поступкам, поинтересовалась, что случилось с аббатом. Я огляделся по сторонам, но нигде его не увидел, а ведь его присутствие было последним, что удерживало меня от смелого шага.

— Он ушел, — отметила она и добавила: — Здесь довольно душно.

С этими словами она откинула одеяло, обнажив ослепительно-белое бедро, лишь самый верх которого был прикрыт краем рубашки так, словно в том был умысел, не позволявший моему взгляду подняться выше и удовлетворить мое любопытство, что чрезвычайно возбудило меня. И все же я сумел мельком увидеть пятно киновари, и оно чуть не свело меня с ума.

Я робко взял ее за руку, которую покрыл страстными поцелуями. В глазах моих горел огонь, и у нее глаза блестели. Все обещало нетрудную победу, да, видно, мне на роду было написано не использовать до конца возможности, что мне предоставлялись. В самый неподходящий момент появилась треклятая служанка, которую отправила Сюзон. Я поспешно отстранился от мадам Динвиль. Субретка, стоя в дверях, заливалась смехом.

— Что смешного? — спросила мадам, натягивая на себя одеяло.

— Хи-хи-хи, — покатывалась служанка, — монсиньор аббат…

— Ну, говори, что с ним?

Так, значит, она смеялась не над нами, а над Филло.

В эту минуту в комнату вошел аббат собственной персоной, прикрывая лицо батистовым платочком. С его появлением смех служанки усилился.

— Что с вами? — спросила мадам Динвиль.

— Смотрите сами, — ответствовал он, открывая лицо, на котором остался след словно от граблей. — Работа мадемуазель Сюзон.

— Сюзон? — изумленно воскликнула мадам Динвиль.