Судя по звукам, богослов, боясь быть узнанным, решил бежать под покровом темноты, ибо свеча погасла в тот момент, как Франсуаза выронила подсвечник. Кюре погнался за ним.

Тут я услышал, что дверь в комнату, в которой был заточен ваш покорный слуга, открыли и быстро заперли вновь, и кто-то прыгнул в кровать. Я задрожал как осиновый лист, подумав, что это, должно быть, Франсуаза и что следом вскоре придет кюре. Однако все оставалось спокойным. В кровати надо мною вздыхала неизвестная мне персона.

Я не мог понять, кто же там всхлипывает. Неужели это плачет Франсуаза? Почему она вернулась одна? Придет ли кюре? Нет муки более жестокой, нежели неизвестность. Не однажды меня одолевало искушение покинуть укрытие, но боязнь обнаружения удерживала меня под кроватью. К тому же, была еще более веская причина остаться в комнате Франсуазы: я имею в виду чудовищную эрекцию.

«Так ты собираешься вернуться к себе в каморку? — нашептывал мне на ухо дьявол. — В таком случае ты и бессердечен, и глуп. Как можно оставить Франсуазу в печали, имея средство утешить ее? Ведь тебе это ничего не стоит. А она, разве не осыпала она тебя ласками? И ты не хочешь осушить ее слезы? Согласен, она стара и безобразна, однако у нее есть п…да, не так ли?»

— Клянусь Богом, он прав! — пробормотал я. — П…да остается п…дою, сколько бы лет ни было ее хозяйке.

Мефистофель продолжал свои увещевания:

«Буря осталась позади, теперь тебе нечего бояться. Ложись к ней в кровать».

Я слепо подчинился приказанию, и хоть я взбирался на кровать со всею предосторожностью, Франсуаза испуганно вскрикнула. Ощупывая ложе, я нашел ее свернувшейся калачиком в дальнем углу. Отступать теперь было поздно, поэтому я засунул руку между ее ляжек.

К моему изумлению, они возвратились к своему прежнему чудесному состоянию. Вновь они стали гладкими и шелковистыми, восхитительными на ощупь. Я достиг вершины эротического возбуждения. Руки мои блуждали по замечательно упругим грудкам, животу, поджарому и ровному, как у молоденькой девушки, затем опустились ниже, к п…де, и что то была за п…да! Как я и ожидал, мои обстоятельные ласки не вызвали никакого протеста. Чары ее столь прельщали меня, что я не забыл расцеловать ни одно из ее достоинств.

Моя пылкость пробудила в ней ответные чувства. Всхлипывания уступили место коротким пронзительным крикам удовольствия.

— Как ты догадался, что я здесь? — спросила она, называя меня именем богослова.

Выходит, она опять приняла меня за другого. Но я уже не мог остановиться, настолько велико было возбуждение. Она с готовностью развела ноги в разные стороны, дабы облегчить мне вход. Судя по тому, как она воспринимала мои толчки, ее экстаз также приближался к высшей точке. Наши вздохи и стоны смешались в сладостной гармонии.

Когда улеглись предварительные восторги, я вспомнил о том, как она обращалась ко мне. Неужели Франсуаза способна делить богослова с Николь? Я провел рукой по телу, лежавшему рядом со мной, ожидая, что найду морщины и тлен, но нет — тело было по-прежнему упругим и гибким. «Что все это значит? — спрашивал я себя, немало озадаченный. — Моя партнерша — это Франсуаза или нет?»

Взошла луна, свет ее лился в окно, и тогда я увидел, кто лежит рядом со мною. Боже правый! Николь! Видимо, она тоже улизнула из соседней комнаты и прибежала сюда, полагаясь на милосердие Франсуазы. Притом она нисколько не сомневалась, что ее любовник поступил точно так же. На мой взгляд, только так можно было объяснить логически ее заблуждение.

От подобных мыслей во мне вскипела страсть, какую я всегда испытывал к Николь, да только жаль было сил, которые я растратил на Франсуазу.

— Дорогая Николь, — прошептал я, стараясь подражать голосу богослова, ибо мне было желательно продолжать обман, — какой добрый знак, что мы оказались здесь вместе. Забудем о досадном недоразумении, и да будет нам в том порукой наша любовь!

— Ах, как мне сладостно с тобою, — отвечала она, дрожа от удовольствия. — Утешим же друг друга, а утешить нас может только одно. По мне хоть трава не расти, покуда у меня в руках эта штука, — продолжала она, сжимая мой член, — с ней и смерть не страшна. К тому же, я заперла дверь. Нас никто не потревожит.

Успокоенный этой предосторожностью, которую ей подсказала любовь, я начал ласкать ее прелести с удвоенной энергией. Она не выпускала из рук мой член, наслаждаясь его величиной и твердостью.

Мне хотелось побыстрей ввести его, однако она не спешила уступить.

— Погоди, мой милый, — сказала она, когда я все же попытался это сделать самостоятельно. — Подождем, пока он не станет еще больше и тверже. Никогда прежде я ее видела его в подобном состоянии. Неужто он подрос за эту ночь?

Из этого наивного вопроса я вывел, что богослов не был наделен от природы так щедро, как ваш покорный слуга.

— Уверена, что сегодня у нас будет всем ночам ночь, — задыхаясь, проговорила она и позволила мне ввести нетерпеливый член. — А теперь заталкивай его, заталкивай как можно глубже!

Излишне пояснять, что я не нуждался в подобных увещеваниях. Я бил во всю мочь. Совершая страстные толчки, в то же время я не забывал покрывать жаркими поцелуями ее чувственные губы и пышную грудь. Несколько раз я ощущал себя столь близко к вершине блаженства, что принужден был остановиться, дабы продлить наслаждение.

— Продолжай, — умоляла она меня тогда, ерзая ягодицами столь похотливо, что это мгновенно выводило меня из усладительного оцепенения.

Толчки мои становились все размашистее, а она ходила кверху лоном все выше да лишь покрикивала от удовольствия. Задыхаясь, она пробормотала:

— Мне кажется, что ты достаешь до самого сердца!

Ее страстное соучастие вызвало во мне безумный восторг. Мнилось, будто пламя обжигает все потаенные уголки моего тела.

— Давай же, настала минута излить божественный эликсир. Для меня ты словно ангел, спустившийся с небес. Молю тебя, сделай так, чтобы блаженство это не кончалось вовеки! Возможно ли не умереть от подобных восторгов?

Я наслаждался ею не менее, чем она мною. Насколько же велика разница между старой каргой и молоденькой девушкой! В юности предаешься любви ради нее самой, а в зрелом возрасте делаешь это по привычке. Престарелые, оставьте же любовь молодым! Для вас она — поденщина, а для нас — наслаждение.

И хотя не было ни малейшей опасности того, что лук мой перестанет быть напряженным, Николь предприняла все меры, дабы не случилось столь печальной перемены. Ее неистовые усилия увенчались бесподобным успехом. В эту минуту она не променяла бы меня даже на королевскую корону, и я не отказался бы от нее даже ради всех сокровищ мира!

Излияния наши были обильны и целительны для тела. Мы одновременно испытали небывалый восторг. Однако недолго мы ждали, прежде чем вновь припустить вдогонку за покинувшим нас блаженством. Ибо поспешность является одной из главнейших черт любви. Опьяненный экстазом, ты не можешь постичь, что на сем пути тебя ждут утраты. И нас предало слепое желание.

Наша кровать стояла у самой стены, что отделяла нашу комнату от соседней. Мы даже не подозревали, что за стенкой спит Франсуаза. Звуки, которые мы издавали во время любовной игры, разбудили ее, и она без труда догадалась о происхождении этих звуков.

В мгновение ока она оказалась у нашей двери. Обнаружив ее запертой, она позвала;

— Николь!

Мы оцепенели от ужасного голоса. Не дождавшись от нас ответа, она начала визжать, но, поняв, что это не помогает, замолчала. Мы знали, что она не отходит от двери, но желание пересилило страх и мы возобновили увеселения. Услыхав, как скрипит кровать, Франсуаза вновь принялась вопить.

— Николь! — кричала она. — Ну разве ты после этого не шлюха? Может, остановишься?

Николь забеспокоилась, но я утешил ее: мол, семь бед — один ответ, тем паче что нас уже обнаружили. Николь молчаливо согласилась и начала подмахивать еще пуще. Они похлопывала меня по заду, жалила язычком мои уста, а потом забралась на меня и принялась е…ться с отвагой бравого солдата, равнодушного к разрывающимся вокруг него снарядам. Когда мы приблизились к вершине, отчаянные и полные зависти крики старой ведьмы только подогревали наш азарт. По окончании соития мы, задыхаясь, признались друг другу, что в жизни не испытывали ничего более захватывающего.