«Моника, — сказал он, — я не виню тебя. Тешься, сколько угодно, но поделись наслаждениями с другими. Я влюбился в Жавотту (это имя, которое принял Мартен), и, думаю, у меня достанет сил удовлетворить вас обеих».

Тут он попытался поцеловать Мартена. Он вырвал его из моих объятий, притянул к себе, возложил на него свои руки и не нашел того, что ожидал найти. Не выпуская Мартена, он бросил на меня полный негодования взгляд, но не посмел излить на меня свой гнев и тогда обрушился на безвинного. Любовь его обратилась в ярость, и он начал немилосердно избивать Мартена кулаками.

Бросившись между ними, я целовала Верланда и плакала:

«Остановись! Он совсем еще юноша, и если ты и правда любишь меня, то пощади его. Сжалься над его слабостью и моими слезами».

Верланд прекратил избиение, но тут Мартен, успевший прийти в себя, разгневался в свою очередь. Он выхватил у Верланда его шпагу и сделал выпад. Увидев это, я бежала из дому, и вот я здесь.

Закончив свой рассказ, Моника разразилась рыданиями.

— Увы мне, что теперь со мною станется? — всхлипывала она.

— Перестань плакать, — успокаивал я ее. — Если тебя мучит утрата наслаждений, я с лихвой возмещу эту потерю.

Понимая, что долее держать ее у себя в келье невозможно, я решил, что лучшим выходом будет препроводить ее в купальню. Не вдаваясь в подробности, я заверил ее, что все прошлые наслаждения померкнут в сравнении с теми, что она будет иметь, став отшельницей в купальне. Подобное уединение словно нарочно придумано для женщин с таким темпераментом.

— Дорогой друг, — сказала она, обнимая меня, — прошу, не покидай меня. Скажи, что я могу оставаться с тобою. Твое решение определит мою судьбу. Если я тебя потеряю, то остаток дней моих буду несчастной.

Я заверил ее, что мы никогда не разлучимся. Затем, в ответ на ее робкую просьбу, я обещал узнать, что сталось с ее любовниками, и ушел, рассчитывая вернуться без промедления.

Расспросив всех, кто мог что-либо знать об этом происшествии, я тем не менее не выяснил ровным счетом ничего. Очевидно, ссора утихла с исчезновением Моники, и двое соперников сочли за лучшее примириться. Возвратившись в монастырь, дабы рассказать это моей святоше, я был остановлен слугой, который протянул мне записку и кошелек с изрядным количеством денег.

Я развернул записку и прочитал нижеследующее:

«Тебя обнаружили. Члены капитула давно подозревали тебя, а сегодня они открыли дверь твоей комнаты. Там нашли сокровище, коим ты не пожелал делиться с братьями-монахами. Ее увели в купальню. Беги! Тебе хорошо известно, на какие страшные дела способен наш орден. Спасай свою жизнь! Брат Андре».

Даже удар грома над головою не мог бы ошеломить меня сильнее, нежели прочтение этой записки. Я понял, что все потеряно. Куда мне было бежать? Как мог я спастись от их мщения? Вдруг в оцепенении своем я подумал о доме Амбруаза. Это было бы самым безопасным убежищем. Я решил отправиться туда.

С чувством глубокой печали покидал я место, где некогда обрел покой, радость и счастье. Я оплакивал потерю Моники. Утешало лишь то, что в купальне она получит удовольствия, которых искала.

Амбруаза дома не оказалось. Я поведал Туанетте о своих злоключениях. Тронутая моим рассказом, она сделала все, что было в ее силах: дала мне кое-что из одежды, денег и ночлег. На следующий день ближе к вечеру я отправился в Париж, где рассчитывал возместить все потери. Ради безопасности я решил передвигаться по ночам и через несколько дней добрался до столицы.

Оказавшись в Париже, я понял, что сумею избежать мщения монахов. Благодаря отцу Андре и Туанетте у меня были деньги на первое время. Я надеялся найти работу учителя в каком-нибудь доме, пока не подвернется работенка получше. В столице у меня имелись знакомые, но я не обратился к ним, чтобы не рисковать.

На первых порах я решил не помышлять о радостях плоти, однако забыл о своих благих намерениях, стоило только некой миловидной девице на улице поманить меня. За руку она отвела меня в какой-то обшарпанный дом. Мы поднялись по узкой винтовой лестнице к двери, которую отворила безобразная старуха. Она велела мне пройти в комнату и подождать. Моя провожатая незаметно исчезла. Не имев счастья прежде бывать в подобных заведениях, я сразу понял, что это бордель. Ко мне подошла толстуха непотребного вида. Я испугался и встревожился, сунул ей в руку монетку и отослал прочь. Она была возмущена.

Затем я услыхал голос, который показался мне смутно знакомым. Он словно проникал в душу. Я весь задрожал, не веря своим ушам. Дверь отворилась, а за ней стояла кто бы вы думали? Сюзон! Хоть годы и наложили отпечаток на ее черты, я сразу же узнал ее. Не в силах вымолвить ни слова, я бросился к ней, обнял ее и расплакался.

— Любимая сестра, — сказал я наконец нетвердым голосом, — узнаешь ли ты дорогого брата?

Она вгляделась в мое лицо и тут же лишилась чувств.

Старая карга пыталась предложить свою помощь, но я оттолкнул ее в сторону, приник к устам Сюзон и, увлажняя ее лицо своими слезами, вернул ее к жизни.

— Оставь меня, Сатурнен, — заплакала она, — оставь несчастное, презренное существо.

— Любимая сестра! — воскликнул я. — Неужто твой Сатурнен вызывает в тебе такой ужас? Почему ты отказываешься обнять и поцеловать его?

Она улыбнулась, тронутая моими словами, щеки у нее разрумянились, и она велела старухе принести еды и вина. Я дал ведьме немного денег и мог бы отдать все, что у меня было, ибо разве я не был богат тем, что обладал Сюзон?

В ожидании кушаний и напитков я не выпускал Сюзон из своих объятий. Мы даже не спрашивали друг друга, как случилось, что встретились мы так далеко от отчего дома. В глазах у нас отражались все движения души, а на сердце было так много, что язык оказался бессилен передать все это. Напрасно мы открывали рот — вымолвить ничего не получалось.

— Сюзон, — сказал я, наконец нарушив молчание, — как ты попала в столь презренное место?

— Перед тобой та, кто испытала все превратности судьбы, — печально ответила Сюзон. — Вижу, что тебе не терпится услышать о моих злоключениях. Теперь, когда я рядом с тобой, мне не стыдно рассказать, как я дошла до столь порочной жизни. В том и твоя есть вина, но я охотно тебя прощаю.

Я всегда любила тебя. Помнишь то счастливое время, когда ты с такой простотою сказывал мне о своих чувствах? Как я обожала тебя! Я доверила тебе все свои секреты, рассказала все о Монике. Мне хотелось распалить и наставить тебя. Уж до чего любопытно было увидеть, какое действие окажет на тебя моя повесть. Я была свидетельница твоих забав с мадам Динвиль и тех нежностей, которыми ты осыпал ее. Они мне словно нож в сердце. Залучив тебя в свою комнату, я сгорала от страсти, но ты оказался неспособен утолить ее. С той ночи и начались мои злоключения.

Тебе, наверно, до сих пор неизвестно, кто был виновником дикой сцены, разыгравшейся у меня в спальне? То был аббат Филло, подлец, каких мало. Он воспылал ко мне и решился во что бы то ни стало удовлетворить свою похоть. Ночью он спрятался в моей комнате между пологом кровати и стеною, а затем, воспользовавшись твоим бегством, занял твое место. Одолев меня, он сделал со мною все, что ему было желательно. Дабы не упустить удовольствие, я представляла, будто со мной мой милый Сатурнен, а возвратясь к горестной реальности, посылала на голову аббата самые страшные проклятия. Он старался успокоить меня ласками, но я в ужасе оттолкнула его. Он грозился пожаловаться на меня мадам Динвиль. Тогда я уступила и отдалась ненавистному созданию, безвозвратно лишившись того, кто был мне всех милее.

Немного времени прошло, прежде чем я ощутила горькие плоды того случая. Я скрывала свой стыд, сколько могла, и погубила себя слишком упорным молчанием. Сначала я отвергала предложения аббата, и он утешился в объятиях мадам Динвиль. Когда скрывать долее не было никакой возможности, я пошла к нему и открылась. Он с притворным сочувствием предложил мне ехать вместе с ним в Париж, где, по его словам, он помог бы мне всем, что только возможно. Я хотела лишь одного — тайно разрешиться от бремени, надеясь, что впоследствии он поможет мне устроиться служанкой в дом какой-нибудь знатной госпожи. Поверив в его радужные обещания, я и очутилась здесь.