(Сюзон, миловидная юная героиня этих мемуаров, соблазнена бессовестным аббатом, духовным отцом ее крестной. Аббат, чтобы избежать скандала, везет беременную Сюзон в Париж.)

В экипаже меня так растрясло, что, не доехав несколько лье до Парижа, я вынуждена была сойти с дилижанса, поскольку у меня начались родовые схватки. Аббат Филло воспользовался этим, дабы сообщить мне, что не столько желание спасти мою репутацию, сколько страх возбудить ревность мадам Динвиль заставил его помочь мне. Он оставил меня на каком-то постоялом дворе и тут же исчез. Больше я его не видела.

Женщина, которая жила по соседству, прониклась сочувствием к моему бедственному положению. Она доставила меня в Париж, в «Отель-Дьё»[5]. Как только я разрешилась от бремени, так сразу же удалилась из больницы, захватив свои скудные пожитки. Читатель, конечно, поймет, что без денег мое положение можно было назвать поистине отчаянным. Иначе говоря, я не знала куда податься.

Несмотря на слабость, я целый день бродила по Парижу, не замечая, по каким кварталам иду. Наконец, утомленная и изголодавшаяся, я остановилась перед лавкой виноторговца. При мысли о прошлых и будущих невзгодах слезы полились рекой. У входа в лавку стоял и дышал свежим воздухом молодой помощник виноторговца. Он подошел ко мне и с величайшей учтивостью обратился с такими словами:

— Мадемуазель, не сочтите меня бестактным, но могу ли я узнать, в чем причина ваших слез?

— Ах, месье, — заплакала я, — видно, нет на свете девушки, которая нуждалась бы в сострадании более, чем я! Жестокое чудовище привезло меня сюда и бросило на произвол судьбы. Я только что вышла из «Отель-Дьё». У меня нет ни одного су и в довершение всех бед ни одного знакомого в этом городе.

Искренность моих слов, моя юность и остатки красоты вызвали у него интерес ко мне. Он пригласил меня в лавку и тут же предложил стакан лучшего вина. Затем послал в ближайшую харчевню за тарелкой горячего супу и почти что силой заставил меня поесть. Когда я подкрепилась, он сказал:

— Я не могу оставить вас здесь. Эту лавку мы, парижане, зовем погребком, и я в ответе за все, что здесь происходит. Однако я могу рекомендовать вам приличную гостиницу и готов заплатить за постой.

Покончив с супом и выпив еще несколько стаканов вина, я получила от него записку к владельцу гостиницы. Помощник виноторговца написал в ней, что я — его родственница. Благодаря этой рекомендации в гостинице мне оказали самый радушный прием.

Не было ни одного дня, чтобы ко мне не заходил мой благодетель, и всякий день я получала от него новые свидетельства его доброты. В его поведении было столько благородства, что вскоре я влюбилась в него.

Несколько дней он умолял меня ответить благосклонностью на его любовь, которую он описывал с такой искренностью, что я решила лишь немного подождать, прежде чем удовлетворить его страсть. Наконец счастливый момент настал.

Как-то вечером, когда я уже собралась уходить, он пригласил меня спуститься с ним в погребок. Я подозревала, что он сделал это не только с целью похвастаться, как аккуратно он ведет дела. В душах наших царило согласие, поэтому меня не пришлось уговаривать и я охотно пошла за ним, хотя и не сомневалась насчет его намерений. По тому, как он сразу начал ласкать меня, едва мы спустились в погребок, легко было заключить, чего он хочет, однако я притворилась, будто ни о чем не догадываюсь. Место это не слишком подходило для того, что задумал юноша, но потребность — мать изобретений.

Он стал ласкать и покрывать поцелуями мои груди. Другою рукой он проник ко мне под юбку и начал ощупывать иные приманки, но все это явилось лишь прелюдией к тому, что он хотел на самом деле. Я для вида изобразила смущение, хотя желание мое было не менее острым, нежели его. Я посетовала на его вольности, но все, что я делала для своей защиты, только подогревало его пыл. Наконец, посмотрев на стоявшую рядом винную бочку, он поднял меня и водрузил наверх, а сам, пристроившись между моих бедер, поднял мои юбки, вытащил из штанов член, способный удовлетворить самую сластолюбивую женщину, и ввел его до упора. И хотя п…да моя побаливала после родовых мук, прошло немного времени, прежде чем я начала испытывать блаженную радость. Мой дорогой Николя (так звали юношу) нападал на меня столь рьяно, что, не будь за моей спиною стены, я бы не сдержала его толчков. Ноги мои он держал у себя под мышками и, толкаясь вперед, притягивал меня к себе, дабы снаружи не осталось ни дюйма его славного члена.

После трех обильных оргазмов, какие мы имели без передышки и не переменив позиции, мы умерили наши забавы, премного удовлетворившись друг другом, и обещали назавтра возобновить начатое сегодня.

Такая приятная во всех отношениях жизнь продолжалась бы много дольше, когда бы виноторговец, которого некий недоброжелатель поставил в известность о наших проделках, не пригрозил Николя расчетом, ежели тот не прекратит любовную связь. Честный парень, чья любовь ко мне была столь же велика, как и моя к нему, не сумел мне сообщить дурные новости иначе, как заливаясь слезами. Его печаль была столь велика и казалась такой искренней, что я, хоть и сама себе места не находила, была вынуждена утешить его.

— Что с тобою станется, — промолвил он, — если нам придется разлучиться?

— Я вернусь в родительский дом, — отвечала я, — и, поверь мне, любимый мой, память о твоей доброте всегда будет мне дорога.

Зная, что это наша последняя встреча, он вручил мне все деньги, какие у него были, и сделал это с щедростью, которая ему была так свойственна. Я не смогла принять всю сумму, тогда он убедил меня взять хотя бы четыре луидора[6] на дорожные расходы. В тот же день я заказала место в почтовом дилижансе и через два дня отправилась в обратный путь.

Попутчики мои оказались людьми самых разных сословий. Тут были монахи, аббаты, офицеры. Среди них я была единственной женщиной. Во время путешествия разговор заходил на всякие темы — очень поверхностный, как водится в дороге. Офицеры обсуждали военные кампании, аббаты — дела сердечные, а монахи тем временем не тратили лишних слов на пустые разговоры и занимались в основном тем, что любезничали со мною.

Один из монахов оказался особенно настойчивым. За обедом он сделал мне весьма заманчивое предложение. Он сказал, что снимет для меня небольшой дом близ своего монастыря и будет поддерживать меня так, что мне не придется жалеть, а, напротив, по совести говоря, я должна буду восхвалить его щедрость. Иными словами, он обещался устроить мою судьбу. Его предложение показалось мне заманчивым еще и потому, что я боялась быть вновь определенной в дом моей крестной, где в мое отсутствие наверняка разразился грандиозный скандал. К тому же у меня было естественное желание стать хозяйкой самой себе.

Договорившись о том, что он даст мне содержание в сто луидоров, не считая небольших дополнительных подарков, мы условились, что аванс мне будет выплачен после нашей первой ночи.

Мы позаботились о том, чтобы на первом же постоялом дворе устроиться на ночлег в соседних комнатах. Почти в час ночи я услыхала условный сигнал монаха. Я открыла дверь, и он немедленно вошел, стараясь производить как можно меньше шуму. Он принес с собой бутылку великолепного шампанского, которую мы не замедлили распить. Еще не допив вина, монах начал распускать мой корсаж. Увидев, какие у меня груди, он впал в экстаз. По правде говоря, они действительно были на редкость упруги, округлы и белы, точно алебастр. Затем, отметив, что на мне чересчур много одежды, он взял на себя обязанности моей горничной. Сей любезник был истинным монахом, поскольку было видно, что он ни в коем случае не впервые проделывает такие вещи. Сластолюбец не позволил мне оставить даже нижней рубахи, сказав, что хочет видеть все мои прелести.